Подторжье было в полном разгаре. Щупали скот, прицени­вались, изредка покупали, изредка продавали, но больших оконча­тельных сделок сразу не совершали, обещали завтра встретиться еще раз, когда окончательно установится цена, -- боялись про­махнуться.

   -- Об корове не сумлевайтесь! -- возбужденно уверял хозяин своего "товара", отощалый мужичонка, кости да кожа, с реденькой бороденкой, утыканной соломинками. -- Корова дюже хорошая: молошная!

   И в надетых, казалось, на голое тело бурых лохмотьях, в огрызке картуза на русых нечесаных волосах он беспокойно вертелся перед своей покупательницей и то и дело подталки­вал кнутовищем под живот привязанную за веревку свою кост­лявую коровенку, желтую, с густо занавоженными боками, от голода и усталости сонную и безразличную ко всему.

  -- Когда б знать, что она молошная!.. -- хныкала покупа­тельница коровы, городская мещанка, не по сезону закутанная в шаль, приехавшая из дальних мест в эти пострадавшие от неурожая края, чтобы подешевле купить.

  -- Кто? Она не молошная? -- бурно удивился мужичонка, состроив нужную гримасу, и опять пнул палкой в живот коро­венку, чтобы придать ей больше бодрости. -- Сегодня утром мы враз ведро надоили! Она всю вашу семейству прокормит! Не будь неурожаю -- ни один хозяин не вывел бы со двора прода­вать такую корову! За корову благодарить будете! Что-о? Прой­дете других посмотрите? И не надо вам никуды иттить других глядеть, берите эту, и никаких делов! Лучше этой все равно не найдете! Другую купишь -- а она трехсиськая, или молоко у ней жидкое, как вода, или соленое, нельзя в рот взять! А у этой молоко густое, можно пальцем набирать, и сладкое, не надо саха­ру, и пенится, что твой фонтал!

  -- А дешевле не будет? -- жалостливо клянчила мещан­ка, уставясь неподвижным взглядом в занавоженный бок коро­вы, и все думала и все охала, как от удушья, боясь переплатить мужику лишнее. -- Если бы подешевле...

  -- За кого, за ее подешевле? -- нагнулся мужичонка к самому носу покупательницы и перекосил изможденное лицо так, как будто ему под кожу вогнали иглу. -- Куды же еще дешевле, когда я и так задешево вам отдаю! Больше некуда! Главная вещь, вы поглядите, скотинка какая! Прямо животная! Ее куды хошь поверни: хучь на молоко, хучь на мясо! Ее если зарезать на говядину, то она тогда вам ваши деньги возворотит и еще какой барыш даст! А шкуру вы не считаете? Одна шкура и та почти что этих денег стоит, а мясо и молоко доста­нутся вам задарма, вы вот об чем должны подумать, гражда­ночка!

   У мещанки от волнения сильно заколотилось сердце; за­ходили коленки; помутнело перед глазами. Доставать деньги из кармана? Или не спешить и окончательное решение отложить на завтра? А вдруг завтра будет хуже: покупателей окажется столько, что цена резко поднимется?

   А тут еще хозяин коровы все сыпал словами и сыпал. И какими словами!

  -- Я свою корову, можно сказать, уже в окончатель­ном смысле продал. Тут одна гражданочка только что побе­жала за деньгами для меня. Но у меня нет время ждать, пока она в такой толкучке разыщет мужа и возьмет у него деньги. А, вот, кажется, она уже идет, несет мне деньги! Нет, это не она, обознался, та была в новом пальте, видать, из богатень­ких, тоже городская. Она и не торговалась, сразу дала мне мою цену.

  -- Вот вы ей и продавали бы, -- недоверчиво произнесла мещанка.

  -- А я что сделал? Я ей и продал, -- уверенно сказал мужичонка, весь нервно подергиваясь от нетерпения поскорее отделаться от коровы. -- Я за свою животную не беспокоюсь, такой товар на рынке не залеживается, таких коров с первого слова берут.

  -- Значит, больше не уступите?.. -- стояла и плакалась мещанка.

2

   Кроме таких частных лиц, покупавших у мужиков дойных коров или рабочих быков лично для себя, и кроме барышников-прасолов, набиравших животных для перепродажи, на ереминском базаре закупали скотину специальные уполномоченные от разных организаций: от Красной Армии, Центросоюза, Сельскосоюза, акционерного общества "Мясо", треста "Говядина", хладобойни Наркомвнуторга и другие.

   И это про них, про уполномоченных этих организаций, сре­ди крестьян распространилась поднимающая дух легенда, что на этот раз все крупные закупщики скота получили из Москвы строгую-престрогую инструкцию: крестьян засушливых районов очень не прижимать; к качеству продаваемого скота слишком не придираться; цену на скот класть посходнее, чем дают частные прасолы; платить аккуратно и быстро, без канцелярской воло­киты; и наконец давать крестьянам хорошими, не рваными, а новенькими деньгами, какими захочет: захочет -- крупными, за­хочет -- мелкими... И мужики, стремившиеся сбыть скотину в Еремине, теперь рассчитывали больше всего именно на этих "закупщиков из центра" и в разговоре между собой для крат­кости называли их всех просто "Центрой".

   -- Кто у тебя забрал быков?

  -- Центра.

  -- Чью скотину вчерась гнали с базара по шляху?

  -- Центры.

   Трое таких уполномоченных "Центры" -- известный всем Иван Семеныч, старый специалист по мясным заготов­кам, и двое молодых его помощников, приставленных к нему, чтобы учиться, -- в субботу, с утра, в строгом порядке обходи­ли базар...

   Ивану Семенычу не было нужды подолгу останавливаться около каждой скотины. Он видел все ее достоинства и недо­статки еще издали.

  -- Сколько за пару старых просишь? А этот, правый, что лежит, не хворает? А ну-ка подними его! Почему этот хромает? А у этого, левого, почему изо рта слюна? -- спрашивал и спра­шивал на ходу Иван Семеныч, уверенной походкой ступая впе­реди своей молодой свиты, сам выбритый, полный, с красной шеей, в синеватом старинном купеческом картузике -- ко­зырьком на глаза -- и в длиннополом, тоже купеческом, черном пальто, похожий на дореволюционного лавочника.

  -- Разве они старые? -- обиделся на Ивана Семеныча степенный крестьянин, хозяин быков, без шапки, с прямым про­бором посреди волос на голове, с раздвоенной бородкой. -- Им и по пяти годов нету!

   И чтобы развеселить пару черных, бархатных, сонно жующих быков и придать им более моложавый вид, он ловко хлобыстнул их концом длинного-предлинного змеевидного бича по спинам, сперва левого, потом правого.

   Грузные, развалистые животные, немного помедля, трудно встали -- сперва передними ногами ступили только на колени, потом во весь рост, на все четыре ноги.

  -- Я не об этом тебя спрашиваю, я сам вижу, сколько им годов, я спрашиваю: что ты просишь за них? -- сказал Иван Семеныч, стоя уже вполоборота к мужику, готовясь идти дальше по рядам продавцов, где его приближения с волнением уже ожидали другие.

  -- За пару? -- переспросил у Ивана Семеныча крестья­нин и мучительно задумался, опустив голову.

   При этом он так уставился исподлобья на своих быков, словно взялся оценивать их впервые. Была еще лишь суббо­та -- не торг, а подторжье, -- когда ни одна душа на базаре пока не знала, какая завтра сложится последняя цена на ско­тину. И крестьянин, боясь продешевить, пыжился, кряхтел, потом вдруг трахнул такую цену, что Иван Семеныч и оба его помощ­ника только рассмеялись и пошли дальше, не желая разговари­вать с помешанным человеком.

  -- А сколько вы дадите? -- поспешно рванувшись за ними, закричал им вслед крестьянин с испуганным лицом. -- Говори­те вашу цену!

  -- А ты знаешь, почем сейчас у нас в Москве говяди­на? -- приостановившись, обернулся к нему Иван Семеныч.

  -- Откеда же мы могем знать? -- зачесал мужик сразу под обеими подмышками. -- Мы ничего не знаем. Как есть глухие. Мы только знаем, что нам приходит край и что мы долж­ны продать скотину.

  -- Говоришь, ничего не знаешь? -- насмешливо улыбнул­ся под козыречком натопорщенного, как картонного, картуза Иван Семеныч и переглянулся с помощниками. -- Вот погоди, после обеда все узнаешь. После обеда сам приведешь своих черных ко мне на двор. Да я их тогда и не куплю: до того времени у меня денег не хватит. Ты знаешь, сколько у меня в моем загоне уже купленного сегодня скота?