Они останавливаются перед средней лисьей норой.

   Ванда становится на колени, берет свою широкополую парижскую шляпу в зубы, лезет на четвереньках вглубь, под фундамент стены, тонет во тьме.

   Шибалин высохшими губами ей вдогонку:

  -- А там ведь темно? Ванда бодро из тьмы:

  -- Ничего! Можно спичку зажечь!

   Шибалин падает на землю и на животе, с великими труд­ностями, продирается в слишком узкую щель. Пачка писаний про любовь, данная ему Верой, выпадает из его кармана, рассы­пается по земле. Он поспешно сгребает ее и запихивает об­ратно в карман...

СКОТИНА

Повесть

1

   С апреля по август не выпало ни одного дождя, поля и степи повыгорели. Ярового не собрали ни зерна, сена не накосили ни травинки...

   -- Не то что прокормить скотину, -- гу­торили между собой мужики, -- а как бы этой зимой и самим не помереть с голоду!

   И каждый крестьянин, пока цена на мясо окончательно не упала, спешил прогнать свою скотину на продажу, на рынок в Еремино, и на вырученные деньги запастись для семьи на зиму хлебом.

   Основная торговля на скотском ба­заре в слободе Еремино происходила по воскресеньям; накануне же, по субботам, бывало главным образом подторжье, когда обе стороны -- и продавцы скота, крестья­не, и покупатели, разные городские "заго­товители", -- выведывали друг у друга силы ввиду предстоящей завтра решительной борьбы.

   На одном, более возвышенном, берегу гнилой, трясинной речонки, почти на всем своем протяжении заросшей медно-зеленым камышом, лежала самая слобода Еремино -- несколько длинных улиц с одноэтажными до­мишками. А на противоположном, низмен­ном, берегу, на просторном, голом, песчаном пустыре, за которым виднелись уже крестьянские поля, приволь­но раскинулся скотский базар.

   Слободу и этот базар соединял перекинутый через речку деревянный, казалось, никогда не знавший настоящего ремонта мост -- старый, ухабистый, давно лишившийся перил. В не­скольких местах продырявленный, он каждый раз лишь на ско­рую руку застилался пружинистыми прутьями лозняка, вороха­ми соломы, кучами навоза. Все это постепенно просыпалось сквозь дыры в воду и образовывало в реке под мостом, среди заболоченного камыша, сухие островки.

   Под мост, в камыш, на те островки беспрестанно бегал с базара народ -- мужики, бабы. Одни бежали туда, другие -- им навстречу -- оттуда. Когда спускались под мост, запасались на ходу бархатистыми лопухами, а когда с довольными, повеселев­шими лицами поднимались из-под моста обратно, высказывали во всеуслышание свое одобрение:

   -- Хорошо!.. Удобно для народу!..

   Чтобы попасть на базар или уехать с базара, надо было обязательно переезжать через этот мост.

   И на мосту по субботам и воскресеньям, точно во время беспорядочного отступления армии, с утра до вечера стояла шумная, непролазная толчея. Одни ехали из дома на базар, гнали на продажу скотину; другие возвращались домой, вели с базара купленных там коров, быков, овец. Встречные телеги тех и других, сцепившись в тесноте колесами, останавливались среди моста, или гурт скотины одного хозяина врезался па мосту в гурт друго­го, встречного, оба останавливались, стояли, не давали никому ни пройти ни проехать, в то время как у обоих концов моста про­должали накапливаться новые партии быков, телег, людей, все крепче и плотнее закупоривающих с двух сторон мост.

   -- Дайте там до-ро-гу-у!.. -- все время вместе с ругательствами неслись с одного берега и с другого встречные надрывные голоса и, подобно орудийным снарядам, в обоих направлениях дугой перелетали через реку: -- Дья-во-лы-ы!..

   На самом мосту тоже не прекращалась истошная пере­крестная перебранка.

   -- Чего же ты, бесово отродье, мой гурт ломаешь, правишь повозку прямо на мою скотину, не можешь обождать? -- кричал со своей телеги среди моста зажатый со всех сторон громадными быками пожилой мужик с головой и лицом, сплошь покрытыми такой же золотисто-рыжей, лоснящейся шерстью, как и спины тесно окружающей его скотины.

  -- А кого я буду ожидать? Тебя, рыжего черта? -- нахаль­ным голосом отвечал ему из встречной повозки молодой кре­стьянин, худой, бледный, со злобным блеском глаз, с залихватски­ми черными усиками и в запыленной солдатской фуражке с красным околышем, заломленной на одно ухо.

  -- Не меня должен был обождать, а мою скотину! -- еще яростнее кричал первый мужик и грозил второму кнутовищем.

  -- Твою скотину обождать? -- переспросил второй, в сол­датской фуражке, и тоже угрожающе потряс над своей головой, как саблей, кнутовищем. -- А у меня разве не скотина?

  -- Ты чужую скотину барышевать гонишь, а я собствен­ную гоню продавать, последнюю!

  -- "Собственную", ха-ха-ха! Видать, какая она у тебя "соб­ственная": набратая по дешевке по деревням!

   Первый мужик, в широком буром армяке, для равновесия всплеснув в воздухе руками, соскочил с облучка телеги на мост и сразу утонул в волнующемся море крупного скота.

   Второй поспешно докусал огромными кусками лунку ярко-красного арбуза, зашвырнул корку, схватил кнут и тоже спрыг­нул с телеги.

   И каждый из этих гуртовщиков, сойдя на мост, зашел в тыл своим сгрудившимся на мосту быкам, коровам, бугаям и при­нялся нещадно бить их по спинам толстыми палками, чтобы гурт своих животных протолкнуть вперед, а встречных смести с мос­та назад, на берег реки. Две палки, одна в одном месте, другая в другом, со свистом рассекая воздух, падали и падали на костя­ные хребты скотины, в то время как скотина двух разных хозяев, уткнувшись лбами друг в друга, стояла на месте, и, под влияни­ем палочных ударов, тысячепудовой тяжестью тупо напирала одна на другую, стена на стену.

   Вскоре хозяевам застрявших на мосту двух гуртов взя­лись помогать бить скотину другие гуртовщики, подходившие со своей скотиной с того и другого берега реки. У кого ломались палки, те ожесточались еще больше, хватали со своих повозок более толстые жерди и продолжали бить ими.

   И тут же, на самом въезде на мост, -- среди этой давки, в августовской жаре, под палящими лучами как бы остановивше­гося солнца, в порывах горячего ветра, в перелетающих с места на место облаках песчаной пыли, в едких газах, поднимающихся от гниющей реки, в тяжелом запахе скотской испарины, в сколь­зящем всюду под ногами жидком навозе, под перебранку му­жиков и стреляющее хлопанье их бичей, под трубный рев бы ков и дребезжащее блеяние сбившихся у них под животами овец, -- какие-то необыкновенные своей выносливостью люди ухитрялись самым аккуратнейшим образом подсчитывать при­бывающий на рынок скот и взимать с каждой головы в пользу волисполкома базарный сбор.

  -- Гражданин, а это чья скотина? Ваша? -- кричал энер­гичный молодой человек, по типу рабочий, в серой кепке, с медным значком в красном бантике на груди, и, заглядывая вперед, кончиком длинного, вроде рыболовного, прута, словно концом пальца, он ловко отсчитывал скот, поднимающийся с берега на мост. -- У вас сколько всего голов? Базарное упла­тили? Почему нет? Когда "потом"? Без нашей квитанции вас все равно не пропустят: здесь проскочите -- там задержат! Платите лучше здесь!

  -- Товарищ, я член кооперации.

  -- Это одно к одному не касается. Все равно должны платить. Закон!

   Сразу за мостом, на том берегу речушки, лежала огром­ная впадина базарной площади, точно искусственно вся окру­женная желтоватым наносным песчаным валом, с краснеющи­ми на нем редкими кустиками вербы.

   И с любого места этого песчаного вала, точно с горы, пре­красно была видна широкая панорама субботнего скотского подторжья.

   Вся впадина базара до самых краев тесно кишела -- живот­ное к животному -- разноцветными шевелящимися быками, буга­ями, коровами. Распряженные телеги, как и их хозяева, с великим трудом были различимы в этом пестром, небывалых размеров стаде. Только редко где отдельными точечками медленно протиски­вались сквозь море скотских лоснящихся спин маленькие людские головки,-- мужские в темных картузах, женские в белых платках.