Шибалин громко, с непонятным, вдруг налетевшим на него озорством школьника:

  -- Сама сумасшедшая! Красавица вскакивает:

  -- Я сейчас милиционера позову! Шибалин ей в лицо:

  -- А-ме-ба! Ха-ха-ха! Она:

  -- Такие оскорбления!.. Такие оскорбления!..

   Спешит к ограде бульвара. Мечется вдоль железного за­бора в одну сторону, в другую, как в клетке. Кричит с бульвара на мостовую:

   -- Милиционер!.. Милиционер!..

   Оборачивается, глядит, не убегает ли Шибалин.

   А Шибалин сидит, широко раскинувшись. Чувствует себя необыкновенно свободно. Улыбается ей:

   -- Не бойтесь, не убегу! Зовите же, зовите милиционера! Пост там, недалеко, на углу! Вы всей этой истории придаете еще более сложный, еще более содержательный оборот!

   У боковой калитки, среди раздвинувшейся зелени, как портрет в раме, возникает краснощекая физиономия мили­ционера.

XX

   Милиционер, безусый карлик в слишком просторной, как бы отцовской фуражке, смешно оттопыривающей его уши, с суровым выражением лица, подбегает к красавице:

   -- Чего тут?

   Красавица указывает рукой назад, на сидящего Шибалина, не может от волнения говорить, за каждым словом прерывается:

   -- Их... было пятеро... даже больше... один остался, вот этот... а другие четверо убежали...

   Ушастый карлик, грудью вперед, порываясь сразу во все направления:

  -- В которую сто рону они побежали?

   Красавица кивает дрожащим подбородком:

  -- Туда... вон в ту сторону... давно...

   Милиционер сует в рот свисток, надувает румяные щеки, издает пронзительный свист.

   Потом подходит к Шибалину:

  -- А вы, гражданин, не уходите, сидите здесь. Шибалин:

  -- Я и не собираюсь уходить.

   На свисток из кустов лезет похожий на медведя дворник. Он в лохматой бурой папахе с бляхой, в буром дырявом замас­ленном ватнике, в бурых растоптанных валенках, с бурой боро­дой, начинающейся от глаз.

   Затем сбегается -- постепенно утолщающийся -- кружок любопытных.

   Милиционер к красавице, маленький к большой -- оба в центре кружка:

  -- Ну, рассказывайте, как было дело?

   Красавица утоньшенным против обычного голосом:

  -- Вот этот мужчина и те пятеро...

   Милиционер, воинственно вздрагивая:

  -- Какие пятеро?

   Красавица:

  -- Которые убежали...

   Нахальный голос из толпы за чужими спинами:

   -- Га-га-га! "Убежали!"

   -- Они сперва вшестером преследовали меня... приставали, хотели насильно познакомиться... Потом, когда я кое-как отделалась от тех пятерых, попугала их мужем, ко мне привязался этот шестой и смело так, с угрозами, стал требовать от меня объяс­нения, почему я отказалась знакомиться с его компаньонами...

   Милиционер к Шибалину серьезно:

  -- Гражданин, вы приставали к этой гражданке?

   Один голос из толпы к Шибалину:

  -- Встань!

   Другой так же энергично:

   -- Зачем? Не надо!

   И Шибалин вяло ворочается на скамье, точно не знает, вставать или нет.

   Не встает, сидит, отвечает:

   -- В том смысле, товарищ милиционер, в каком вы предполагаете, я, конечно, к этой гражданке не приставал. Просто я хотел с ней поговорить, задать вопрос...

   Прежний нахальный закатисто:

  -- Га-га-га! "Поговорить!"

   Милиционер Шибалину:

  -- А вы разве с этой гражданкой были знакомые?

  -- Нет. Вот поэтому-то мне и интересно было с ней по­толковать. Знакомые мне надоели.

  -- Как же вы, гражданин, хотели "потолковать" с граждан­кой, когда гражданка эта даже вам незнакомая?

   Указывает рукой на красавицу -- раздельно, сильно:

  -- А может быть они за-муж-ние!!!

   Из толпы стравливают:

  -- Д-да! Д-да!

   Красавица, тронутая сочувствием, едва не плача, тоненько, как девочка:

   -- Уже шагу шагнуть не дают!.. Так и липнут везде, так и липнут!.. Ничего не боятся!..

   Милиционер Шибалину назидательно:

  -- Слышите, что они говорят? При вас документ какой-нибудь есть?

  -- Нет.

  -- Как же без документа?

  -- Не захватил с собой.

   Милиционер достает бумагу, карандаш.

  -- Тогда вам придется до отделения дойти.

   Шибалин:

  -- Это как понимать? Значит, я арестован?

   Милиционер что-то выводит на бумаге и в то же время отвечает ворчливо:

  -- Никто вам не говорит, что вы арестованные... Из отде­ления справятся по телефону в адресном столе, есть ли такой, и вы пойдете себе домой... пока.

  -- А потом?

  -- А потом, глядя куда направят протокол. Если в нарсуд, по статье сто семидесятой, за хулиганство, то в нарсуд. Если нет -- то нет. Ваша фамилия, имя, адрес?

   Шибалин говорит, милиционер пишет.

  -- Где-нибудь служите?

  -- Нет.

  -- Чем-нибудь торгуете?

  -- Нет.

   Милиционер проницательно смотрит на него из-под нале­зающей на уши фуражки. Потом, с неодобрительной усмеш­кой, к толпе:

   -- Не служит, не торгует...

   И пожимает плечами.

   Толпа в знак солидарности с ним гудит.

   Милиционер снова к Шибалину:

  -- Не рабочий же?

   Шибалин:

  -- Нет.

   Милиционер разводит руками, улыбается публике:

   -- Опять нет...

   Публика, чтобы угодить ему, холуйски, рабски гудит:

  -- Гы... Гы...

  -- Но какая-нибудь занятия у вас есть?

  -- Конечно, есть.

  -- Какая же? -- спрашивает милиционер и хитро подми­гивает публике.

  -- Я -- писатель, -- произносит спокойно Шибалин.

  -- Пи-са-тель?

   У милиционера опускается рука с карандашом. На не­сколько мгновений он задерживает на Шибалине вниматель­ный взгляд. Потом говорит новым укоряющим тоном:

   -- Тем более нехорошо так поступать...

   И уже без прежнего пыла принимается дальше писать.

   Между тем к месту происшествия на чернеющую толпу все время сбегаются новые любопытные. Они набегают и из других аллей бульвара, и с прилегающей улицы. Иные, ярые любители бесплатных зрелищ, перелезают через ограду на бульвар.

   Особенно много налетает мальчишек. Они так и лезут, так и просачиваются сквозь толпу взрослых в самые первые ряды:

  -- Жаль, Ванька уже ушел домой -- вот бы посмотрел! А мы с тобой посмотрим! Правда, Петя!

  -- Ну да, правда!

   Баба елозит подбородком по широкой спине мужика:

   -- Ты тут так неудобно встал, что за тобой никому ничего не видать.

   Мужик полуоборачивается к бабе, смотрит на нее сверху вниз, как на гадину:

  -- А ты куда, в цирк пришла, опухлые твои глаза?!

   Баба брезгливо воротит от мужика нос:

  -- Фу-у!.. Уже где-то нажрался, идол!

   Мужик с сознанием своей превосходящей силы, задиристо:

  -- А ты мне подносила?

  -- Тихо там! Мешаете писать...

   Дворник -- с медной бляхой на драной, в клочьях, папахе -- хватает за плечо вновь прибежавшего любопытного, отдирает назад:

  -- Куда прешь? Не видишь: оцепление!

   Тот:

  -- Я партейный. Мне можно.

   Дворник отпускает его:

  -- Ну, лезь, шут с тобой. Мне не жалко.

   Тот, рыская глазами по земле, озабоченно к публике:

  -- А где же она лежит?

   Публика:

  -- Кто?

   Он:

  -- А зарезанная?

   Публика:

  -- А вон она стоит, с лицинером рассказывает.

   Тот разочарованно морщит и задирает нос:

  -- У-у... Она живая...

   Недовольный, кислый, поворачивает обратно, пробирается вон из толпы.

   Второй вновь прибежавший:

  -- Товарищ дворник, что тут случилось?

   Дворник нехотя в бурую бороду:

  -- Так. Пустое. Обнакновенное скопление публики.

  -- Ну, а все-таки?

   Остальные новые любопытные тоже к дворнику, дрожа перед ним и повизгивая, как щенята: