-- Расскажите, расскажите...

   Дворник, сплюнув в свободное между публикой местечко:

   -- Ну, одним словом сказать, он к ней подсватался, вон тот, здоровый, думал, она из таких, из потерянных, которая этим займается, а она хвать -- честная! Ну, и получилось вроде смятение; она на него наговаривает, он на нее. Не разбери-бери! Дайте кто-нибудь покурить...

   Мрачный мужик из-за спины дворника громким, хрипучим голосом:

   -- Если ты честная, сиди, сволочь, дома, а не лазь, где не следовает!

   Находящийся тут же молодой мастеровой поводит одним плечом:

  -- А может она не первый день с им гуляет?

   Мужик:

  -- Знамо, не первый!

   Мастеровой:

  -- Свои счеты!

   Мужик:

  -- Своя бражка!

   Милиционер тем временем опрашивает красавицу:

  -- Гражданка, ваше социальное положение? Красавица, как на суде, не своим голосом:

  -- Никогда нигде не участвовала. Милиционер:

  -- Я не про это.

   Первый подхалима высовывает нос из толпы:

   -- Вас спрашивают, какой вы владеете недвижимой имуществой.

   Второй подхалима:

   -- Воопче: пианино там, небель. Драгоценности может закопаны где: золотые кольцы, бруслеты, сережки, чисы...

   Милиционер на них карандашом:

  -- Граждане! Вас не спрашивают! Не мешайте работать!

   Красавице:

  -- Гражданка, как про вас написать? Вы где-нибудь служите?

  -- Муж служит.

  -- Ага. Стало быть, замужние?

  -- Да. Замужем.

  -- Вот это и надо было сразу сказать...

   Голос прежнего нахального в задних рядах толпы:

   -- Га-га-га! "Замужем"!

   Милиционер продолжает:

  -- Документик имеется?

  -- Есть. Всегда ношу при себе. Достает из сумочки, подает:

  -- Вы фамилию мужа моего должны хорошо знать.

   Милиционер читает раз, читает два, читает три раза -- глазам своим не верит. Глаз не может оторвать от фамилии, проставленной в документе. Тычет пальцем в бумагу, то хмурит­ся, то улыбается, то опять хмурится:

  -- Так... стало быть... это... это. это ваш муж???!!! Красавица отводит в сторону польщенные глаза:

  -- Да, муж.

   Милиционер с таким выражением кивает головой Шибалину, точно говорит: "Эх, вы!.. И надо было вам!.."

   Первый голос из настороженно-присмиревшей толпы:

  -- Фамилию ее скажи! Второй:

  -- Огласи, как ее фамилия! Чтоб, значит, огласка была!

   Милиционер:

   -- Граждане, это не ваше дело, какое ихнее фамилие, это дело милиции!

   Весь задний ряд толпы, прячась за стоящих впереди:

   -- Фа-ми-лию!!!

   Милиционер:

   -- Никакой фамилии я вам не скажу, сколько не кричите! Не обязан! Тем более что фамилие у них такое... такое...

   Из толпы:

  -- Что не выговоришь?

   Прежний нахальный:

  -- Га-га-га! "Не выговоришь"!

   Один мужчина из публики загораживает собой Шибалина:

  -- Бежите, гражданин, пока милиционер пишет, не смотрит.

   Второй:

  -- Да, да, бежите скорее, мы вас прикроем. Шибалин:

   -- Благодарю вас. Но бежать мне нет никакой надобности. Наоборот, я очень доволен, что так случилось. Ведь вы, кажется, знаете, в чем дело... Так что для меня важно проследить всю эту историю, со всеми ее перипетиями до самого конца. По крайней мере многое новое узнаю. И вопрос о "знакомых" и "незнакомых", несомненно, имеющий мировое значение, таким образом получит в советских административных и судебных органах еще одно интересное осве­щение.

   Первый мужчина многозначительно:

   -- А фамилию ее слыхали?

   Шибалин:

   -- Ну, так что же? Слыхал. Тем лучше для меня, что ее муж носит такую авторитетную фамилию. Тем любопытнее будет узнать его личное мнение на этот счет. А то в печати они так путаются в этих вопросах.

   Милиционер подает дворнику бумажку:

   -- На. Проводи их в район.

   Потом, за спиной Шибалина, подмигивает дворнику бро­вью, чтобы тот не прозевал, не упустил.

   Первый мужской голос из толпы недовольно:

  -- А ее? Второй:

  -- Да! Почему не забираете ее? Задние ряды:

  -- Ее!.. Ее!.. Мадаму!.. Ишь, вырядилась в шляпку!..

   Милиционер:

   -- "Ее", "ее"... Воете, сами не знаете чего! Ее без надобности! Они предъявили документы, и я записал! Ну, все окончилось, расходитесь! Вы чего тут стоите? А вы? А вы? Вы в которую сторону шли? В тую? В тую и идите, не стойте тут!

   Дворник с Шибалиным трогаются.

   Шибалин достает записную книжку, карандаш, делает на ходу беглые записи. Потом, перестав писать, идет с высоко под­нятым открытым лицом, на котором написано: "Как хорошо! Как хорошо! Материал-то какой! Материал!".

   Рассеянная милиционером толпа вновь собирается. Раз­резанная было на мелкие кусочки, она снова соединяется в одно целое.

   Первая баба из толпы, глядя вслед Шибалину:

  -- Добегался!

   Вторая:

  -- Как говорится, дурная голова не дает ногам покою!

   Первая:

  -- Недели две отсидит!

   Вторая:

  -- А это глядя под какую статью подведут!

   Первая:

   -- Во всяком случае, там ему ум вставят, смотреть не будут!

   Вторая:

   -- Так ему и надо! Идешь -- иди своей дорогой. К незнакомым женщинам не приставай!

   Вдруг через толпу по направлению за уведенным Шиба­линым пробегает испуганная, растерянная Вера:

   -- Стойте! -- не своим голосом кричит она и простирает вперед руки. -- Куда вы его ведете? Куда? Это же мой муж! Я его жена!

   В толпе массовое сенсационное восклицание:

   -- Ух - ты!!! Ж-же-на!!!

   И все с округлившимися глазами, сплошной стеной ру­шатся за ней.

   Боковая аллея на долгое время пустеет...

   В чаще кустарника, у бокового выхода с бульвара на мостовую неожиданно среди бела дня вспыхивает электриче­ский свет, и несколько мгновений тревожно танцуют в воздухе, среди освещенной зелени крупные, кораллово-красные буквы: "Берегись трамвая!"

Часть третья

I

   Внутренность большого зала в разру­шенном доме.

   Крыши нет, ее заменяет открытое небо. Ни окон, ни дверей, вместо них в остатках красных кирпичных стен зияют ряды сквозных дыр. Полов тоже нет -- голая, исчерченная прямыми тропинками земля с зеленеющей кое-где низенькой травкой, с высокими кус­тиками худосочного бурьяна в сырых углах.

   Передняя стена зала разрушена до основания. Только на самой середине ее уцелел небольшой кусок кирпичной кладки в виде косого паруса -- да и тот вечно угро­жает падением.

   Остатки боковых стен невысоки: где в сажень, где в человеческий рост, где еще ниже. В них чернеют искусственно проломанные, захватанные руками дыры -- очевидно, ходы в смежные такие же комнаты.

   Больше других сохранилась задняя стена.

   Над ее иззубренными краями и в амб­разурах окон виднеется далекое темное небо и панорама ночной Москвы с горящими в разных местах города -- у входов в кино -- яркими, цветными, ядовитыми на вид огонька­ми: малиновым, зеленым, оранжевым...

   Под фундамент этой стены в трех мес­тах подрыты чернеющие глубокой тьмой дыры, напоминающие лисьи норы. Это пролазы в сохранившиеся подвалы.

II

   Женская фигура без лица, с очень красивыми формами, вся с головы до ног закутанная в дерюгу из дырявых мешков, несколько мгновений стоит посреди развалин, облитая светом луны, точно бронзовая статуя, изображающая задумчивость. Потом медленными-медленными пластичными движениями она удаляется к задней стене, садится на камешек, скрещивает на груди руки и надолго застывает, как странное, незаконное, еще без лица изваяние.

   Антоновна, нагорбленная старуха с выбивающимися из-под темного платка космами седых волос, с синяком под глазом, сидит под той же стеной на кирпичах, сложенных в тумбочку, трудно задирает вверх голову, глядит в небо: