Шибалин принимает немое приглашение и садится.

   -- Сознайтесь, гражданка, вам, женщинам, делается очень страшно, когда вдруг на одну с вами скамейку садится "не-зна-ко-мый" вам мужчина?

   Безобразная важно надувает толстые губы:

  -- Смотря какой мужчина. Мужчины бывают разные: одни интересные, другие нет... Хотя, конечно, в настоящее время раз­бирать не приходится.

  -- Значит, ничего, что я к вам подсел и заговариваю с вами?

  -- Конечно, ничего.

  -- Но вы, быть может, поджидали на это место кого-нибудь другого, своего знакомого?

  -- Нет, нет. Теперь не до жданья. Теперь лишь бы прокор­миться. Вот вчера взяла у квартирной соседки пять рублей на расход, обещала сегодня вечером отдать, а где их взять? Пять рублей деньги небольшие, но и тех нет...

   Все еще важничающими глазами оглядывает его ботинки, костюм, шляпу... Потом глядит ему в лицо, соображает, пожевы­вает губами, спрашивает:

  -- А вы что... где-нибудь служите?

  -- Нет.

  -- Чем-нибудь торгуете?

  -- Тоже нет.

  -- Как же так? Не служите, не торгуете...

  -- Так.

  -- Чем-нибудь же занимаетесь?

  -- Занимаюсь.

  -- Можно поинтересоваться, чем именно? Шибалин уклончиво:

  -- У меня, так называемая, свободная профессия.

   Женщина обиженно надувается всеми своими ярусами, сборками, лентами, кружевами.

  -- Какая же это у вас "сво-бод-ная про-фес-сия"? -- спра­шивает она с возмущением.

  -- Литературная.

  -- Что-о?

  -- В редакции работаю. Проверяюще смотрит на него:

  -- В газете?

   -- Предположим, в газете...

  -- Так бы и сказали, -- облегченно вздыхает она, еще раз испытующе оглядывает его, потом прибавляет: -- Знаю. Это если где что случится: кража или пожар. За убийство в газетах дороже всего платят. Я сама почти что каждое воскресенье "Рабочую Москву" беру. Три копейки не деньги, а по праздни­кам вместе с приложениями одной бумаги около фунта дают... Наверное, прилично получаете?

  -- Да... Ничего... А вы, гражданка, тоже где-нибудь рабо­таете?

   Безобразная, насмешливо наморщив свой толстый муж­ской нос:

  -- Работать-то работаю. Да какая наша работа? Нашей работой нынче много не заработаешь.

  -- Почему так?

  -- Потому что подсаживаются больше для разговору. Тот посидит, поговорит и уйдет; другой посидит, поговорит и уйдет...

  -- Ах, вы вот об чем!

  -- Да, об этом. Я хочу, чтобы и мне тоже интерес был! Завтра, например, за квартиру платить, а где их взять! На улице не валяются...

  -- Да... -- вздыхает Шибалин протяжно. -- Да-а... -- взды­хает он во второй раз, еще протяжнее. -- Материальный во­прос -- большой вопрос. А я сперва было не понял вас...

   Безобразная с недовольной гримасой:

   -- Не поверю, чтобы мужчина не понял. Я никогда первая о финансах мужчинам не говорю. Мужчина, если он порядочный, должен сам догадаться. На самом-то деле, как вы думаете, с какой стати женщина будет поганить себя с мужчиной задаром? Тем более теперь,, когда на все продукты такая дороговизна: мясо первый сорт сорок четыре копейки, масло, сливочное, экспортное, девяносто шесть...

   Шибалин смущается:

   -- Гм... Так что, гражданка, я, возможно, помешал вам столкнуться с кем-нибудь... другим, более... подходящим? Быть может, мне сейчас лучше уйти?

   Безобразная делает злые глаза:

   -- Уйти?!. Когда столько время уже сидели, тогда уйти?!.

   И канареечно-желтое крыло, встав на ее шляпе верти­кально, вдруг начинает напряженно трястись, точно угрожая Шибалину жестокой расправой.

   Шибалин теряется:

   -- Могу и не уходить...

  -- Этого мало, что вы можете не уходить!

  -- Это вы что?.. Опять насчет того?.. Насчет "финансов"?..

  -- А конечно! Что же вы думаете, я на готовенькие денежки живу? И раз мужчина столько время уже сидел, столько разго­варивал с женщиной, тем более, если это порядочный мужчина!

  -- Понимаю...

  -- Я думаю, должны понимать!

  -- Я не отказываюсь компенсировать... за отнятое у вас время... -- берется за карман Шибалин.

   Лицо безобразной смягчается. Крыло на шляпе успокаи­вается, падает.

   -- Только смотрите, гражданин, не подумайте, что я какая-нибудь такая... пропащая. Нет!

   Шибалин недоуменно улыбается:

   -- Тогда, признаться, я окончательно не понимаю, с кем же я имею дело?..

   Безобразная гордо:

   -- Вы имеете дело с очень порядочной женщиной! Дома у меня есть муж -- вот обручальное кольцо -- но одного его жалованья нам не хватает, а других источников нет, вот и приходится мне иногда выходить. То ему на ботинки надо, то мне на ботинки; то ему на теплое к зиме, то мне на теплое... А там, смотришь, членские в профсоюз вносить или опять время подошло за квартиру платить, как вот сейчас...

   Шибалин роется в кошельке.

   Она умолкает, следит за его рукой.

   Он, не зная, сколько дать, смущенно бормочет:

  -- Насчет этого... насчет финансов...

   Подает ей в зажатой ладони:

  -- Вот вам. Сколько есть.

   Она берет, смотрит сколько, прячет.

  -- Спасибо, что хоть сколько-нибудь помогли. Мне многие мужчины вот так же сочувствуют. Другой зайдет со мной в отдель­ный кабинет при кафе, поглядит на меня, задумается, да как побе­жит вон из комнаты! Правда, сперва уплатит мне, сколько следует... В общем, скажу прямо: до сих пор на мужчин мне везло. Почти что ни один не обманул. Кто за сколько договорится, тот столько и дает. Редко-редко который, не заплатив, хитростью убежит: или через черный ход, или через окошко в коридоре.

  -- И такие бывают?

   -- А еще бы!.. Но таких небольшой процент... Правда, я очень разборчивая в мужчинах, капризная, с каждым не пойду, а только глядя по человеку... Знаете что, гражданин? Запишите-ка, на всякий случай, мой адресок. Может, когда-нибудь приго­дится: надумаете зайти. Такого человека, как вы, я и дома во всякое время могу принять.

  -- А муж?

  -- А что муж? Муж какие-нибудь полчаса может и в коридоре под дверями постоять. Или возьмет шляпу да выйдет пройтись по улице.

  -- Значит, он знает?

  -- Понятно, знает. Он же видит, откуда у нас в доме берется все: и сыр, и масло, и ветчина, и печенье, и кофий...

  -- И не протестует?

  -- Чего же ему особенно протестовать? Если бы я бес­платно, а то ведь я за деньги. И в общем ему от меня набира­ется немаленькая польза. Редко какая жена помогает мужу на такую цифру, как я. Муж меньше меня зарабатывает. Адресок записали?

  -- Нет...

  -- Почему?

  -- Так... Лучше когда-нибудь тут встретимся...

  -- Нет, нет, вы запишите, потому что я не во всякую погоду выхожу. И мало ли что может случиться!

   Она диктует, он пишет.

   -- Записали? Ну, вот и хорошо. Вдруг пригодится! Я всем хорошим мужчинам велю записывать мой адрес, потому что многие сперва отказываются, говорят, что не хотят, а потом, смотришь, приходят. Такие даже еще скорей других приходят. А кто ко мне раз придет, тот постоянно будет ходить. Ну, прощайте!

   Она встает и уходит, шурша своими многослойными на­рядами и оставляя после себя в воздухе след странных, сладких, тошнотворных духов.

   Шибалин сидит. Думает. Долгое время не хочет браться ни за карандаш, ни за бумагу...

XVIII

   В боковой малолюдной аллее, у самой ограды, Шибалин встречает своеобразную, хотя для больших городов и довольно обычную процессию.

   Впереди, ни на что не обращая внимания, точно сознавая свою непобедимую силу, плывет с царственным видом картинная красавица -- молодая, высокая, стройная женщина -- с таким лицом и с такими глазами, что каждый встречный неволь­но приписывает ей все человеческие достоинства и ни одного недостатка. Вероятно, поэтому за ней, как хвост за кометой, длинно тащится, расширяясь к концу, рой мужчин: старых, юных, красавцев, уродцев... Почему-то особенно много последних. У всех мужчин переполошенные лица, расширенные глаза, испуганная, неровная, спотыкающаяся походка на ослабевших, как у пьяных, ногах...