Вера, с беспредельным горем:

   -- Так позорить меня!!! Так чернить меня!!! Ника, я боюсь тебя, ты сходишь с ума...

   Шибалин хватает ее за руку. Говорит шипящим шепотом:

   -- И ты добилась своего: я уже выбросил из головы свою идею, и вместо нее воображение мое пленяется уже другими картинами, кровь горит другими желаниями... И вот я уже борюсь, я уже не знаю, оставаться ли мне сейчас здесь, на моем общественном, на моем мировом посту, или... же ползти за тобой в нашу... в нашу спальню...

   Вера с горечью и вместе с тем мечтательно:

  -- О, если бы так действовала на тебя только одна я! А то, боюсь, тебя каждая женщина так возбуждает!

  -- Вера! Прошу тебя... Оставь меня... оставь сейчас... Может быть, то высокое настроение еще вернется ко мне...

   Вера ломает руки, вся сжимается:

  -- Про-го-ня-ет! Уже! Уже прогоняет! Дождалась!

  -- Вера!

  -- Хорошо, хорошо, ухожу. Ухожу сейчас, даже не допью этого стакана...

   Встает, с мученическим лицом держится за крышку стола, чтобы не упасть.

   Шибалин не может смотреть на нее, говорит трудно, раз­дельно, в пол:

   -- Стакан-то... допить... ты можешь...

   Вера:

   -- Теперь уже не хочу... Когда отравил все мое настроение... -- С мукой: -- И всегда так: лечу к нему жизнерадостная, счастливая, ухожу от него раздавленная, разбитая!!!

   Уходит.

   Желтинский, все время издали наблюдавший за ней и Шибалиным, подбегает к ней:

  -- Мы теперь домой? Вера резко:

  -- Вы домой. А я еще тут посижу. Желтинский обиженно:

   -- Почему же я один должен домой идти? Почему мне нельзя остаться с вами?

   Проходят в дверь с надписью "Библиотека".

XIII

   В это время Зина подбегает к Шибалину, здоровается, садится, очень волнуется.

   -- Я видела, я видела, как она не хотела от вас уходить. Все-таки странная особа. Неужели она сама не чувствует? Почему вы не скажете ей всего?

   Шибалин морщит лицо трагической гримасой:

  -- Женщине, с которой живешь, которую когда-то любил, которой, в сущности, многим обязан, вдруг в один прекрасный день взять и объявить, что она уже не нравится, надоела, раздра­жает, бесит... О, если бы вы знали, Зина, как тяжело это сделать!

  -- И вы до сих пор ей не объявляли?

  -- Нет.

  -- Все откладываете?

  -- Да.

  -- А про меня говорили?

  -- Тоже нет.

  -- Когда же скажете?

  -- Теперь уже скоро...

  -- Напрасно, напрасно, Никита Акимыч, вы тянете с этим. Женщине в таких случаях лучше всего говорить сразу всю правду.

  -- А если эта правда ее убьет?

  -- Не убьет. Лучше сразу перенести один удар, чем из­водиться постепенно.

  -- Зина, а для себя лично вы тоже предпочитали бы "сра­зу узнать всю правду", если бы оказались в положении Веры?

   -- Конечно.

   Шибалин долго и по-особенному глядит ей в лицо.

   -- Гм... Ну а я Вере не решился сказать всего. Но вчера не сказал -- сегодня скажу. Вообще сегодняшний день, Зина, исключительный в моей жизни, переломный. С сегодняшнего дня ни одна женщина никогда не услышит от меня, как от мужчины, слова неправды.

   Зина улыбается.

  -- Начнете с меня? Шибалин значительно:

  -- Да, Зина, с вас!

  -- Мне очень приятно слышать это, Никита Акимыч. Я очень благодарна вам за это.

  -- Не меня благодарите, Зина! Стечение обстоятельств благодарите! Вы встретились мне на моем жизненном пути как раз в такой момент, когда я пришел к решению и жить, и работать по-новому!

  -- Никита Акимыч, не скрою от вас: я и радуюсь такому "стечению обстоятельств", и в то же время печалюсь...

  -- А печалитесь почему?

  -- Не могу забыть ее лица, с которым она уходила от вас. На ее лице было написано такое беспредельное горе, что я сама едва удержалась от слез. Теперь-то я вижу, как эта женщина любит вас. И вчерашнее наше решение, Никита Акимыч, сейчас снова заколебалось во мне. Хорошо ли мы поступаем?

  -- Опять?! Опять колебания!

  -- Да. Но я не могу, Никита Акимыч, понимаете, не могу! Еще неизвестно, что мы с вами дадим друг другу, а ее-то жизнь обязательно разобьем. Теперь я это знаю.

  -- Зина! Зачем вы столько времени мучаете меня? Се­годня вы воскрешаете разговор, похороненный нами вчера! До каких пор это будет продолжаться? Тогда лучше давайте сразу, сегодня же, сейчас же покончим со всем навсегда и останемся только хорошими знакомыми!

  -- Никита Акимыч. Вы думаете взять меня запугиванием? Это что? Ваш обычный мужской прием?

  -- Тут дело не в "запугивании", Зина, и, конечно, никаких "обычных мужских приемов" у меня нет! Просто я чувствую необходимость прийти наконец к какому-нибудь определенно­му решению, в ту или другую сторону. А то у вас сегодня "да", завтра "нет", послезавтра опять "да". Так нельзя. Нужно ре­шиться на что-нибудь одно. А в вас до сих пор не прекращает­ся борьба! Вы как будто и хотите, и вместе с тем чего-то осте­регаетесь. Объясните, в чем дело?

  -- Никита Акимыч... я не спала всю эту ночь... ни на минуту не заснула... все думала о нашем деле... И, страшно сознаться, ни к чему определенному не пришла... А тут увиде­ла такое лицо Веры, и все во мне еще больше запуталось... Вы не сердитесь на меня, Никита Акимыч, я сама не понимаю, что делается со мной... И сознаешь, что вы в наших рассуждениях правы, и в то же время чувствуешь, что собираешься сделать что-то нехорошее, гадкое...

  -- Га-ад-ко-е?

  -- Да, гадкое. И во всяком случае что-то несерьезное, ненастоящее.

  -- Ага... Если так, Зина, если гадкое, то теперь, конечно, вы сами видите, что нам лучше всего расстаться сейчас же. При­знаться, наши переговоры, затянувшиеся на целый месяц, и ваши колебания уже успели породить и во мне самом ряд сомнений. Да подходящая ли мы друг для друга пара? Да не слишком ли велика разница в наших взглядах на эти вещи?

   Испугом наполняются глаза Зины, когда она выслушивает последние слова Шибалина. Лицо ее бледнеет, краснеет. Голос дрожит. Она не дает ему договорить, вся влечется к нему, крепко схватывает за руку:

  -- Никита Акимыч! Вероятно, я неправильно выражаюсь, что ли... Может быть, я даже не то наговорила, что хотела... Но я вижу: вы не так понимаете меня... Если хотите знать мой окончатель­ный ответ, то конечно же я согласна... Собственно, в душе я давно была согласна, я все время была согласна, как только встретилась с вами... Знала, что уйти от вас все равно не смогу... Но почему-то, сама не знаю почему, я все откладывала начало нашей... нашей связи, отдаляла, я все чего-то ожидала от вас еще...

  -- Не свахи ли? -- улыбается Шибалин. -- Не родитель­ского ли благословения иконой?

  -- Не смейтесь, Никита Акимыч... Я сама не знаю, чего от вас я ожидала еще... Я, видно, воспиталась на мысли, что это не­сколько сложнее, ну и торжественнее, что ли... А теперь вижу: это было во мне просто ребячество... И вы должны простить мне это, Никита Акимыч, не осуждать... Не забудьте, что я совсем еще не жила этой жизнью, и вы, как более опытный человек, должны были поступать более настойчиво и мне побольше об этом разъяснять...

  -- Словом, мы остаемся при вчерашнем решении? -- весело спрашивает Шибалин.

  -- Ну конечно же, -- виновато смеется Зина.

  -- А завтра? Завтра опять передумаете?

  -- Ну нет. Теперь не передумаю. Лишь бы вы не пере­думали.

   Он осторожно прикасается к кисти ее руки, лежащей у нее на коленях.

  -- Скажите, Зиночка, а вообще-то вы верите мне?

  -- Это как?

  -- Верите, что я не причиню вам никакой неприятности? Верите, что Никита Шибалин вообще не способен на подлость по отношению к женщине?

  -- Еще бы не верить! Кому же тогда верить?