-- А ты в другой раз не обещай за меня.

  -- Ну, черт с тобой, -- сказал Арефьев и сплюнул. -- Кончим об этом! Теперь скажи, зачем ты бороду свою замечательную сбрил?

  -- Моя новая потребовала,-- ответил Шурыгин с новым для него удовлетворенным, послушным семейственным лицом.

   -- Идиот ты! -- посмотрел на это его лицо Арефьев, прыскнул, взмахнул руками, как дирижер, и убежал.

XV

   В ожидании первого любовного свидания с Наталкой-Полтавкой Шурыгин волновался уже с утра и весь день тихонь­ко напевал себе под нос малороссийские песенки и дома, и на улице, и на службе.

  -- Разве в Москву малороссийская труппа приехала? -- спросил его начальник, когда Шурыгин во время делового доклада запел нежным фальцетом что-то любовное из Кропивницкого, спрятавшись за тучную, как бы налитую мудростью, спину начальника.

  -- Приехала, но только не труппа, -- взвился корпусом вверх, как ракета, счастливый Шурыгин и весело взвизгнул.

  -- А кто же? -- спросил еще не старый, но уже отяжелев­ший начальник, тяжко пыхтя всем своим лицом в бумаги.

  -- Скоро узнаете, -- так же взвился и так же взвизгнул Шурыгин. -- Тогда покажу.

  -- Ага, значит, невеста, -- умудренно махнул рукой на­чальник, как на нестоящее. -- Неужели задумали жениться? -- похоронно покачал он узкой головой на широкой шее. -- Что же вас заставляет? Разве мало таких... канашек?

  -- Жаль на кого попало тратить свое естество, -- сказал Шурыгин. -- А от этой и детей иметь не стыдно будет, ха-ха!

   Начальник опять сделал кистью руки прежнее нестоящее движение, точно прикрыл на столе ладонью букашку.

   -- Смотрите... Какая попадется...

XVI

   Веселый, шумный, нетерпеливый, помолодевший, даже по­худевший, с охапкой покупок в руках, с вином, с пирожными, с апельсинами ввалился наконец вечером Шурыгин к своей На­талке-Полтавке.

   -- Талочка, миленькая, золотце мое, погляди скорее, какие такие разные штучки принес я тебе! -- говорил он, сваливая с себя на подоконник гору продовольственных подарков. -- Целуй за это скорее меня сюда, на тебе мои губы, скорее, бегом!

   И он поворотил от окна назад лицо.

   -- Что-что? -- иглой вонзился в него острый и длинный окрик Наташи, и было слышно, как она топнула о пол своей маленькой детской ножкой. -- Что за "Талочка" такая, что за "ты" и какие такие поцелуи? И потом, вы врываетесь в мою комнату без всякого предупреждения, как к себе домой!

   Шурыгин согнулся, втянул в рукава руки, уставил на На­талку выбритое, удивленно-вытянутое лицо.

  -- Э... э... э... -- захрипел он с жалким видом. -- А разве мы сейчас не у себя дома?

  -- Что-о???

   Он сжался под ее вопросом, под ее неприятным взглядом, покосился по сторонам, как вор, услыхавший за стеной подо­зрительный шорох, и так осторожно опустился на стул, как будто боялся напороться на уголки.

  -- Можете даже не садиться! -- закричала Наталка, на всякий случай держась от него поодаль и разговаривая с ним через стол. -- Я должна вас предупредить, что сегодня, то есть вчера, хотя это безразлично когда, мои обстоятельства резко изменились. Ко мне приехал с Украины земляк, можно даже сказать, друг детства, студент...

  -- Ну и что? -- согнуто приподнялся со стула встревожен­ный Шурыгин...

  -- Ну и не перебивайте меня! -- грубо оборвала она его. -- Так вот, у этого студента очень большие способности и очень большое тяготение к науке, и совсем нет комнаты, и совсем нет надежды получить в Москве комнату, хоть попро­щайся с наукой и полезай обратно в украинскую яму! И чтобы долго вам не рассказывать, я скажу прямо, что он согласен жениться на мне, слышите, не жить со мной, как собирались вы, а жениться на мне самым настоящим образом, и по-церковному, и по-советскому, по-всякому, по всем обрядам!

  -- За-за к-комнату??? -- поднял со стула на Наталку лицо Шурыгин и скривил такую уморительную рожу, какую курсистка еще видела только один раз в жизни в посудном магазине, выставившем в центре витрины для приманки публики пузатую фарфоровую фигуру смеющегося китайского болванчика.

   Его откровенный, насмешливый, губастый вид сразил уве­ренность курсистки, сбил ее с толку, и она на момент растеря­лась перед его слишком прямым вопросом.

   -- Отчасти, конечно, да, за комнату, -- залепетала она, нахмурилась и, перебирая в воздухе тонкими пальчиками, собиралась с мыслями. -- А отчасти, конечно, нет, не за комнату... А в общем, не за комнату, совсем не за комнату... Когда любишь, разве знаешь за что любишь! -- вдруг вскричала она яростно, исказив лицо и показав белые зубки, как маленький нападающий хищник, а потом заговорила с прежней уверен­ностью и прежним воинственным тоном: -- По крайней мере, я буду законная жена, а не любовница, не содержанка! Я вам не бульварная все-таки, и вы не на такую напали! Правда, у меня был один такой момент, когда я готова была смотреть на ваше предложение как на спасение, но это происходило оттого, что я очень долго не обедала, а когда я потом у одной подруги пообедала, я поняла, что совершила бы великую глупость, если бы связалась с вами, -- лучше пойти просить милостыню. А главное, у того студента связи, большие связи, в самых важных местах, и он обещал устроить меня на хорошую службу, где всё: и жалованье, и пайки, и обмундирование, и командировки, и санаторное лечение...

   -- И вы ему верите??? -- опять возникла перед курсисткой широчайшая, глупейшая, расплывшаяся в веселой улыбке, глянцевитая фарфоровая рожа пузатого китайского болванчика.

   Непомерная, чудовищная, классическая глупость упитан­ной рожи, похожей на тесто, на этот раз рассмешила курсист­ку. Она одной рукой уставилась в него через стол указатель­ным пальцем, другой взялась за живот и принялась стрекочуще хохотать. Обе ее косы свешивались вдоль щек вниз прямыми золотыми палками.

   -- "Бухгалтер"! -- сквозь удушающий хохот, сквозь умоляющие слезы визжала она, корчилась и показывала на него издали острием пальца: -- "Бухгалтер"! Ха-ха-ха!

   Ее смех, смех маленькой, хорошенькой, страшно далекой от него украинской плутовки, колко бил по самому сердцу влюб­ленного бухгалтера, и веселость его, веселость сытого болванчи­ка, мгновенно соскочила с •него. Он сидел на стуле уже уныло, как увядший в вазе цветок, для которого остался еще только один путь: в мусорную яму.

  -- Сколько же вам лет? -- разинув рот, хохотала Наталка через стол.

  -- Теперь нечего спрашивать об этом...-- пробормотал Шурыгин в пол безнадежно, потерянно. -- Зачем же я тогда бороду снял! -- вдруг провел он печально рукой по своим оголенным скулам.

   Этот его жест дал Наталке повод еще раз хорошо посме­яться над ним. Она хохотала и рассматривала его издали, че­рез стол, как ручную обезьянку, и занятную, и противную, и к тому же не совсем безопасную.

   -- Ну, батенька, -- наконец сказала она, -- вам пора уходить. Посмеялись -- и довольно. А то сейчас ко мне должны подруги прийти, они меня засмеют.

   Шурыгин тяжело поднялся на толстые, короткие ноги и остановился в раздумье.

  -- Вы, оказывается, совсем еще девочка, -- только и приду­мал он, чем ей отомстить за все ее глумления. -- Даже совсем не похожи на курсистку!..

  -- Пусть буду не похожа, -- следила за ним издали через стол курсистка и поправляла перед зеркалом косы.

   Шурыгин стоял, достал платок и усиленно вытирал им пот с головы, шеи, затылка. Почему-то особенно лило у него с затыл­ка. Словно главные удары курсистки приходились именно туда.

   И удивительное явление: с той секунды, как его прошиб пот, он почувствовал себя значительно лучше. Точно из него вышла тяжелая, изнурительная простуда. Обычные силы вдруг вернулись к нему. И он не видел смысла в продолжении не­равной борьбы. Надо было уходить.