Как потом оказалось, жена его тоже не теряла даром времени.

Она имела на базаре лавчонку, в которой торговала разным дешевым бакалейным товаром и соленой рыбой, прибавляя таким образом к домашнему доходу и свою выручку.

Как только Веретенюк скатил в погреб последний бочонок, он вытер руки о фартук и подошел к нам.

— Однако хорошо, что пожаловали! — приветливо сказал он, пожимая нам руки и прибавляя к своей речи по сибирской привычке слово «однако». — Что же стоять здесь? Пожалуйте в горницу! Настя, поставь–ка самоварчик!

Мы вошли в маленький, но чистенький уютный домик, состоявший из спальни, приемной горницы и кухни.

— Эх, деньжат не хватает! — весело, но с оттенком огорчения заговорил Максим.

— А что? — спросил Холмс.

— Да кета сейчас больно дешева! Будь деньги — на все бы закупил! Ну, да ведь всего не закупишь, что хочется, а значит, слава богу, что и это купил!

Холмс улыбнулся и хлопнул Веретенюка по колену.

— А у меня к вам дельце есть! — произнес он весело. — И если бы вы сослужили мне одну службу, я бы дал вам в задаточек сотни три…

— Ой ли! — обрадовался Максим. — Да за какое же это дело?

— Дело, положим, не легкое, но… если оно удастся мне, я готов из своей добычи отдать вам пятую часть, но не меньше чем тысячу рублей, хотя бы добычи оказалось всего двадцать пять рублей.

Максим несколько минут упорно молчал. На его лбу образовались складки, и, казалось, он что–то усиленно обдумывал.

— А дело–то чистое? — спросил он решительным тоном.

Этот вопрос и тон страшно понравились мне. Холмс поспешил успокоить его.

— На нечестное дело я не позвал бы вас, дорогой Максим, — сказал он. — Наоборот, я зову вас на полезное дело.

— Ну, и слава богу! — обрадовался Веретенюк. — А какое же это дело?

— Искать недоисканный тобою клад.

— Ни за что на свете! — воскликнул пораженный Максим.

— Ну–ну–ну, зачем же так бояться! — стал успокаивать его Холмс. — Во–первых, мы пойдем с моим другом вперед, а во–вторых… я и есть тот самый английский сыщик, про которого ты говорил, что он уничтожил на «грехах» семерых братьев–разбойников.

Максим удивленно вытаращил на Холмса глаза.

В продолжение нескольких минут он оставался словно в состоянии столбняка.

Затем он медленно провел рукой по волосам, словно отгоняя кошмар, и тихо произнес:

— Вот так штука… А я–то… Ах ты, Господи!.. Да правду ли вы говорите?

— Вот мой паспорт, в котором написано, что я Шерлок Холмс. А если вы спросите в полиции, кто изловил разбойников, то вам укажут на меня, — сказал Холмс с улыбкой. — Только я совсем не праведный, а просто человек, преданный идее освобождения общества от негодных его элементов. Поэтому я никогда и не брался за дела неуголовного характера. Взяться, например, за политические дела я считал бы делом противным своей совести.

Максим Веретенюк глядел на Холмса с каким–то благоговением.

Наконец, он тихо кивнул головой и произнес:

— Если так, то с вами куда угодно пойду!

Его столбняк пропал, и он стал веселым.

— Когда же идти? — спрашивал он. — Я ведь хоть сейчас!

— Тем лучше, в таком случае мы двинемся завтра же.

— Чудесно! Настя и без меня справится.

— А вот вам и задаток на покупку кеты, — сказал Холмс, доставая бумажник и отсчитывая триста рублей.

Дело было слажено.

Часа два мы проговорили о подробностях будущего путешествия, сговорились относительно того, что взять с собою, где встретиться, и затем простились.

Остаток дня мы употребили на закупку необходимых предметов. Патроны, две винтовки, еда, электрические карманные фонари — ничего не было забыто.

Кроме вещей, которые должны были быть носимы при себе, мы приобрели и более тяжеловесный багаж, который Холмс хотел оставить где–нибудь в тайге, когда мы подойдем уже совсем близко к месту.

До тех же пор мы могли прекрасно им пользоваться, следовательно, доставить себе в пути хоть некоторый комфорт.

К числу этих предметов относились: палатка, две походных койки, коробки с провизией, походная кухня, складной походный стол и две складных табуретки.

Холмс попытался было приобрести топографические карты побережья Амура между Благовещенском и Сретенском, но таких карт не оказалось во всем городе.

— Только в России можно встретить это! — злился Холмс, переходя из магазина в магазин. Но делать было нечего. Карт не было, и приходилось покориться. Утро следующего дня мы провели у Веретенюка. С своей стороны и он приготовил все необходимое.

К полудню весь наш багаж был перевезен на пароходную пристань.

Мы взяли билеты и стали ждать. Пароход пришел чисто по–сибирски, то есть с опозданием на восемь часов, и мы чуть было не умерли с тоски от ожидания.

Но вот, наконец, в три часа ночи так давно ожидаемый пароход причалил.

А так как ночью разгружать и нагружать грузы было не совсем безопасно, в виду страшно развитого в этих местах воровства, то нам и было объявлено, что пароход отойдет лишь в восемь часов утра. Пришлось этому покориться. Ночевали в каютах. Утром пароход двинулся вперед. Надо заметить, что на большинстве амурских пароходов, ходивших к Сретенску, в то время не было буфетов.

Для пароходного экипажа нанималась стряпуха, забиравшая с собой провизии немного более, чем нужно, и у нее можно было получать довольно сносные обеды.

Так было и на нашем пароходе.

Я не могу не остановиться над описанием этого путешествия, так как порядки, царившие на нашем пароходе, были характерными сибирскими порядками того еще не так далекого времени.

И о них действительно стоит поговорить.

Амур кверху от Благовещенска изобилует мелями, то и дело преграждающими фарватер.

Там их называют перекатами, и около них имеются постоянно сигналы, показывающие глубину воды на них.

Четыре с половиной фута — глубина проходимая для большинства пароходов.

Наш пароход сидел в воде четыре фута, и мы самым благополучным образом пропутешествовали первый день.

Все дело испортила гармоника, этот типичный русский инструмент, издающий громкие хриплые звуки и приводящий русский народ в состояние какого–то умоисступления.

Был вечер.

В эту ночь мы должны были перевалить через знаменитый Ульдугичевский перекат, считавшийся на Амуре одним из самых мелких.

Мы вышли с Холмсом на палубу, чтобы подышать свежим воздухом тайги, который так хорош на Амуре.

Вечер был тихий и темный.

Большинство публики тоже выбралось наверх, и среди нее шла веселая беседа.

Командир парохода, вихрастый шатен с испещренным оспой лицом, сидел вместе со своим помощником около рулевой будки за столиком.

Перед ними стояло две бутылки водки и горячая закуска.

Для нас это казалось немного странным, но так как мы видели, что пассажиры ничуть не беспокоятся этим обстоятельством, то и мы отложили свои страхи.

Вдруг на палубе раздались забубенистые звуки гармоники. Лихой приискатель выигрывал, сидя на канатах, такой разухабистый мотив, от которого в ногах положительно делались конвульсии.

Это действие гармоники на человеческий организм тотчас же сказалось на некоторых пассажирах, ноги которых, помимо их воли, стали выбивать по палубе громкую дробь.

Капитан хватил целый стакан водки залпом и чуть не подавился костью, которую впопыхах сунул в рот вместо мяса.

Гармоника стала положительно неистовствовать.

Кто–то из публики пустился вприсядку, под аплодисменты остальных.

И через несколько минут палуба парохода представляла из себя нечто хаотическое, напоминающее моменты из жизни краснокожих.

Появилось неимоверное количество бутылок.

Все, у кого были только ноги, способные удерживать на себе туловище, — пустились в отчаянную пляску.

Командир со своим помощником бросили свои места у рулевой рубки и вместе с водкой перебрались к нам.