Кондрат — плотный парень с простодушной улыбкой и жемчужными зубами. Глядя на его цветущее лицо, можно подумать, что он только что вернулся из веселого плавания на яхте, а не из скитания по льдам. Первые его слова были: «А у вас табачку не найдется?»

Альбанов сохранил на груди толстый пакет с копиями всех наблюдений над состоянием льда и воздуха за все время плавания — «Анны» [101].

На мысе Флоры расцвет полярного лета. Зеленели склоны гор, стаивали остатки снегов, бурно шумя, неслись по откосам водопады. Выше слоя тумана яркое солнце, — скоро оно прогнало туман совсем. С горы тогда открылась картина так радостная нам: на юге простор моря неизмерим, — ни льдинки на всем далеком горизонте!

Стремясь к мысу Флоры, мы предполагали разобрать на топливо только один амбар. После встречи с остатками экспедиции Брусилова пришлось подумать о большем: мы должны сделать попытку отыскать потерявшихся людей, хотя бы ради нее пришлось сломать и дом; живые люди дороже полярных памятников.

Двадцать шестого июля закончили погрузку бревен. Оставив в бамбуковой хижине склад провианта и ружье с патронами, поздним солнечным вечером мы вышли на поиски людей. Сначала «Фока» обошел острова Белль и Мабель. Тихо подвигаясь вдоль самого берега, — насколько позволяла глубина — мы часто давали свистки и изредка стреляли из пушек. Ни на берегу, ни в «доме „Эйры"» нельзя было заметить следов пребывания человека. Даже расположение досок в заколоченном мною окне «дома „Эйры"» оставалось таким же, как при моем уходе. Постояв несколько минут в гавани Эйры, — еще несколько свистков и выстрелов, — мы направились к мысу Гранта. К самому мысу подойти нельзя: у берега стоял припай из невообразимо нагроможденных торосов — нужно отправлять сухопутную партию. На берегу же — насколько можно рассмотреть в сильные бинокли и подзорную трубу — одни мертвые камни. Пушечные выстрелы и гудки будили только стада моржей. Очевидно, искать людей на мысе Гранта бесполезно; нужно обойти, тщательно осматривая, все берега, — такие поиски займут не меньше трех дней. Мы не могли стоять так долго под парами. Было решено поиски прекратить.

Раннее утро. «Фока», покачиваясь на крупной зыби, уходил на юг под паром и парусами. Все сильней лиловела земля и заволакивалась испарениями моря. Все ушли спать. На мостике остались Альбанов и я. И наступила минута: земля на севере предстала такой же, как в прошлом году, когда ее завидели впервые, — не то облако застывшее, не то пологие высокие горы встали над открытым морем. В моем мозгу быстрым вихрем пронесся весь минувший год. И снова встало ушедшее мгновенье, когда на мостике вскричали: «Смотрите, смотрите, ведь это земля!» — Тогда рядом со мной стоял Седов. Он стремился к ней больше всех и отдал ей себя раньше всех. Теперь не он правит «Фокой», а я. Со мною рядом стоит человек, до этого года о Земле Франца-Иосифа не думавший вовсе. Звезда привела этого человека на «Фоку», Седова — к могиле на дальнем острове.

— Прощай, Седов, прощай суровая страна!

Спрятались в воду острова. Почти сутки мы не встречали льдов. Приходила мысль: не выдался ли на наше счастье особо редкий год, когда ледяной пояс вокруг Земли Франца-Иосифа разрывается с южной стороны — такие случаи наблюдались. Радовались недолго. Под вечер следующего дня температура воды резко понизилась, мы знали, что это значит; появились первые вестники — нежно-зеленые айсберги. Ночью вступили во льды, разрозненные и рыхлые. Имея достаточно топлива, пересечь такое пустячное препятствие не стоило труда, прошли бы не сбавляя хода; но в нашем положении всякий лед большая помеха.

Ход «Фоки» сильно замедлился. Топливо пришло к концу в исходе вторых суток. В это же самое время лед сильно сгустился; по временам приходилось даже разбивать перемычки. Мы продолжали идти под парусами. Парусные маневры даются во льдах нелегко; один раз, меняя галс, мы врезались в кашу битого льда так основательно, что долго не могли освободиться. Как раз поля, плававшие по сторонам, сомкнулись. «Фока» оказался зажатым, — не выбраться даже при помощи машины. В таких случаях помогает терпение.

Мы были уже на 76°. Оптимисты на «Фоке» находили, что положение блестяще. В худшем случае лед тянется до 75° — там обычная граница плавающего льда. Неужели за два месяца навигации мы не пройдем одного градуса — если бы даже пришлось на лямках тянуть свой корабль? Быть не может, чтоб за два месяца льды не разошлись! — Мрачные пессимисты угрюмо качали головами и в другие минуты предсказывали всякие беды. Кто знает, что нас ждет? Чего не может случиться на море, хуже того — во льдах?! Кто поручится, что южные штормы не отбросят далеко на север беспомощного «Фоку»? Какими средствами мы обладаем, чтоб быть уверенными в возвращении домой?

Стояли туманы. Слабые ветры не раздвигали льда. Мы видели много тюленей, лежавших на краях полей; в полынье недалеко от корабля я однажды заметил нарвала. Во время стоянки к «Фоке» подходили три медведя. Одного я застрелил, другой — раненый — скрылся в тумане, третий прибрел к «Фоке» во время сильной вьюги. Подняв на судне переполох, бродяга сам струсил и скрылся быстрым галопом.

«Фока» стоял недвижно около девяти дней. Вечером седьмого августа туман рассеялся. Мы увидели вблизи широкий канал на юг. В то же время слегка раздвинулись поля.

На «Фоке» поднялся аврал [102] — нужно торопиться, пока поля опять не сомкнулись. Еще во время стоянки решили пожертвовать всеми каютами. — Поломали их. После этой операции над палубой от юта остались только наружные стенки и спардек, внутри же — голый амбар. В одном углу его, там где была кают-компания, — обеденный стол, в другом — нелепо и сиротливо прижалось к стенке привязанное пианино; палуба под грудами разнообразнейших вещей. Длинный ряд иллюминаторов лил свет на этот погром.

Приготовленного топлива едва хватило поднять пары. Только тронулись — давление в цилиндрах стало уменьшаться. В топки полетели табуреты, шкафы, запасные паруса и снасти, политые остатками медвежьего жира. Все сгорело очень быстро. «Фока» медленно пробирался узкими каналами; край ледяных полей был недалек. Понеслись из машинных недр старые вопли: «топлива, топлива! Пар падает, падает!»

На спешном совещании решили вырезать через один толстые дубовые бимсы [103]. Если бимсов не хватит, снесем наружные стенки и спардек, сами, же переселимся в кормовую часть трюма. Через несколько часов «Фока» вышел из области полей и вступил в разрозненный лед. С наблюдательной бочки виднелось впереди почти свободное море. Еще полчаса хода, можно будет сказать: льды позади, поставив паруса, поплывем на свободе.

Горел последний бимс, все слабее вращался винт. Мы пожалели спардек. Нам жилось совсем не уютно. Но — переселиться в темный, сырой, насквозь пропитанный ворванью трюм? — «Фока» остановился.

Несколько часов спустя подул слабый ветерок. Подняли паруса. «Фока» двигался медленно, почти незаметно для глаза, то задерживаясь у отдельных льдин, то совсем останавливаясь из-за безветрия. Доходила крупная зыбь. Так — несколько часов. Потом ветерок посвежел, и меньше чем в час расстояние, отделявшее от открытого моря, было пройдено. — Слава «Фоке»!

Дальнейшее плавание — обыкновенное скучное плавание парусного судна, когда, выходя утром на палубу, каждый подымает помусоленный палец — узнать направление ветра, когда в затишье моряки считают долгом посвистать, «дразня ветер», или приговаривают: «дуй, дуй, весели хозяина, вали мачту!»; когда при ветре встречном все с ходят с тоской, при попутном — работают шутя.