С кошельком совсем пустым.

И когда б не воли сила,

Не упрямство смелых дум, —

В нем толпа бы раздавила

Личность, душу, сердце, ум…

Оступись лишь, став ошибкой,

Ослабей, – и смят врагом!

Но Сварогов вскользь, с улыбкой,

Осмотрел театр кругом.

XIX

В этих креслах, в ложах, в стале

Та же пестрая толпа.

Первый ряд, и в нем блистали

Лысых «римлян» черепа.

В ложе Бетси Бирюкова,

С ней супруг, вельможный князь.

Вот графиня Ушакова,

Никсен Сольским занялась…

В бельэтаже нимфы, феи…

И голов все меньше ряд,

А в райке совсем пигмеи

Копошатся, говорят.

В хрусталях дробя сиянье,

Озаряет люстры свет

Это пестрое собранье

Декольте и эполет.

XX

Пел оркестр. Под такт мотива

Дмитрий тихо вышел вон.

– Виноват! Pardon! Учтиво

Сквозь толпу пробрался он.

В дымном облаке «курилки»

В тусклой зале, где буфет,

Разговор был слышен пылкий.

Толковали про балет.

Два балетных журналиста,

Стоя с рюмкой коньяка,

Спорили весьма речисто

Про пуанты, сталь носка…

Возле них вел спор упрямо

С фраком вышитый мундир.

– Устарел балет! но драма…

– Да, Шекспир!.. Ах, что Шекспир!

XXI

О, театр Александрийский,

Где диктаторски царят

Карпов, Гнедич исполинский,

Драматургов славных ряд,

Где Крылов венец лавровый

Получил от мух и муз,

Где освистан с пьесой новой

Эхов пал, придя в конфуз, —

Беллетрист велики Эхов,

Наш Гюи де Мопассан,

Что средь славы и успехов

Получил в кредит свой сан!

Презрим рока вероломство! —

Оправдав надежды вдруг,

Даст шедевр его потомство,

Хоть не он, так сын и внук.

XXII

О, театр Александрийский,

Где артистов гибнет дар,

Где madame Неметти-Линской

Водворен репертуар!

Там, не слушая резонов,

Пустячки порой играл

Наш талантливый Сазонов,

«Первой Мухи» генерал.

Там, преклонных лет не выдав,

Также Савина мила,

И с Мичуриной Давыдов

Не творят добра и зла.

Там давно по воле неба

Превосходно заменен

Исправлявшим должность Феба

Аполлонским—Аполлон.

XXIII

Драматический в столице

Есть еще Theatre Michel.

Там на перце и горчице

Пьес французских вермишель.

Хороша артистка эта,

Хороша артистка та,

Но едва ли нимф балета

Превосходит Бадетта.

Есть театр – литературно-

Артистический театр.

Там Яворской плещут бурно,

В Холмской прелесть Клеопатр.

Там ростановская пьеса,

В черном фраке Кор-де-Ляс,

И Суворин гром Зевеса

Там рукою мощной тряс.

XXIV

Есть легенда. По столице,

Бросив здания фронтон,

В театральной колеснице

Ночью ездит Аполлон.

Ездит Феб, зовет и свищет,

И напрасно кличет муз,

И напрасно драму ищет,

Приходя совсем в конфуз.

Наконец, сломавши спицу

В захромавшем колесе,

Он сажает в колесницу

Отеро в нагой красе.

– Что ж! Не муза – все же дама!

Говорит, смеясь, плут он

И к Кюба увозит прямо

Прозерпину, как Плутон.

XXV

Нашу оперу ценю я.

Вот Чернов де Корневилль,

Вот и Долина – статуя…

Кто с ней? Тартаков, не вы ль,

Наш певец ерусалимский?

Но, хваленье небесам,

Корсаков наш – прямо Римский,

А Кюи – тот Цезарь сам!

Вдохновенные кучкисты

Совершили ряд побед,

Наши дивы голосисты,

И в певцах не вижу бед.

Будем петь, пока поется!

У меня же скверный слух

И нередко мне сдается

Вместо Фигнера – петух!

XXVI

О, Медея! Всех растрогав,

Пой под звуки лир, цевниц!..

Пение любил Сварогов

И особенно – певиц.

Нравились ему дуэты.

Говорил шутливо он:

«Если бы морально это,

Я б хотел иметь двух жен.

Двух: контральто и сопрано,

И, конечно, в цвете лет.

Хорошо под фортепьяно

Слушать дома их дуэт.

Та блондинка, та брюнетка,

Роль Амнерис и Аид…

Но концерт такой нередко

Для семьи – совсем Аид!

XXVII

Но в театр вернемся. В позе

Скучной Дмитрий там стоял,

И гремел в апофеозе

Заключительный финал.

Дмитрий уж одеться вышел,

Вдруг, настигнутый судьбой,

Быстрые шаги услышал

В коридоре за собой.

Ручка женская в перчатке

На плечо легла ему…

От предчувствия, догадки,

Сам не зная почему,

Дмитрий вздрогнул… В самом деле,

Точно, Нина! Как бледна!

Нервно, с легкой дрожью в теле,

В мех свой куталась она.

XXVIII

– Что ты? – Тише, ради Бога!

Я должна предупредить…

Муж все знает… Слишком много!

Нас успели проследить!

Слезы… горестная мина…

Дмитрий думал: «Вот сюрприз!»

Но, кивнув головкой, Нина

С лестницы скользнула вниз.

От нее оттерт толпою,

Дмитрий бросился вперед,

Но отстал. Брал платье с бою

Возле вешалок народ.

Капельдинеру: «Где шуба?»

Наконец, опомнясь, он,

Бросив номер, крикнул грубо,

И поспешно вышел вон.

XXIX

Шум, подъезд театра длинный,

У колонн огни карет,

И над площадью пустынной

Звезд холодных зимний свет.

И охваченный морозом,

Размышлял Сварогов: «Ба!

Не всегда ж идти по розам,

Вот и тернии… Судьба!

Что-то Нина? Если прямо -

Горе, муж, разлад немой?

Ах, какая же тут драма!

Драма с Ниной! Боже мой!

Две супружеские сцены,

Слезы, крики, злобный лай…

Похищение Елены

И рогатый Менелай!»

XXX

Дмитрий все ж нашел, что нужен

Для рассеянья тревог

У Кюба веселый ужин:

Натощак хандрить он мог.

Очутясь в знакомой зале,

Где диванов красный ряд,

И на окнах, как вуали,

Кружева гардин висят,

Он татарину-лакею

Заказал меню, как вдруг

Увидал «Картинку». С нею

Сольский был, коварный друг.

Как всегда, одетый с шиком,

Мил, завит и надушен,

Он беспечно, светел ликом,

Пил с «Картинкою» крюшон.

XXXI

Но «Картинки», без сомненья,

Имя непонятно вам.

Тут потребно объясненье.

Я его охотно дам.

От головки до ботинки

Живописно хороша,

Нимфа прозвище «Картинки»

Получила. Un vrai chat!

И к тому ж порой случалоcь, -

Как на выставке у нас, —

Что «Картинка» выставлялась

Откровенно напоказ.

Совершенство из блондинок

И сирена из сирен!

Ей прельстился б даже инок.

Содержал ее NN.

XXXII

– Как, Сварогов! Ты без дамы?

Сольский крикнул. – Mon ami!

Я скромнее Далай-Ламы

И не ужинал, пойми!

Вы, Картинка, милы были…

Ножек тем не утомя,

Протанцуйте, как в кадрили,

С кавалерами двумя!