На исходе двадцатого столетия русская поэзия переживала особый рассвет: словно золотыми россыпями все зачитывались произведениями Бунина, Куприна, Фета, Надсона… Но рядом с ними звучал голос другого поэта, чей талант оставался незаслуженно в тени. Владимир Александрович Шуф словно окутывал читателя мягкой дымкой своего вдохновения, напоенного южным солнцем и солеными брызгами Черного моря.

Поэт родился в Москве в 1865 году, в возрасте 19 лет переезжает в Ялту со своей женой, где они покупают небольшой домик.

Первые лучи славы засияли над ним в конце XIX века, когда вышли его первые сборники стихов, среди которых особое место заняла книга «Крымские стихотворения». Именно здесь раскрылся перед нами новый поэтический мир, наполненный ароматами лавра и оливы, шепотом виноградников и тихим плеском волн Балаклавы.

Татарская культура оказала огромное влияние на душу Владимира Александровича. Его переводы народных песен и легенд казались настолько живыми и близкими сердцу русского человека, будто были написаны именно для нас. Сквозь строчки проступали образы древних городов, степных кочевников, сказочных сводов Ханского дворца Бахчисарая.

Каждое слово этой книги дышало любовью к Крыму – славному месту встречи Востока и Запада. Здесь природа переплеталась с историей, мечты с воспоминаниями, создавая удивительную гармонию красок и звуков.

И хотя имя Владимира Шуфа редко вспоминают сегодня, его творчество навсегда останется драгоценным вкладом в сокровищницу русской литературы, украшая её неповторимым восточным орнаментом, ароматом южных цветов и магией крымского ветра.

Эта книга познакомит вас с замечательным романом в стихах «Сварогов». Читатель найдет здесь подражание пушкинскому стилю и аналогии с романом Евгений Онегин. Вы мысленно перенесетесь в Ялту рубежа XIX – XX веков, представите как автор видел общество того времени, увидите, как поэт через своего героя показывает свои переживания, любовь и ревность.

Владимир Андреевич Шуф (праправнук поэта)

FIVE О’CLOCK TEA

Voulez-vous connaitre le

secret de toute sociétè, de

toute association? Ce sont

des unités sans valeur a la

recherche d'un zéro qui leur

apporte la force d'une dizaine.

Goncourt

Tout ce qui sort de l'homme

est rapide et fragile,

Mail le vers est de bronze et la

prose est d'argile.

Lamartine

I

Five о’clock tea у графини

Бесподобны… как не знать?

В ceвpе чай, сироп в графине,

Сливки общества, вся знать!

Бюрократы, дипломаты,

Бирюковы, князь с женой,

Посещают дом богатый, —

Моды смесь со стариной.

В пять часов подъезд графини

Осаждает ряд карет,

Генералы и княгини,

Петербургский высший свет

И с улыбкой благосклонной

Марья Львовна в дымке блонд

У себя на Миллионной

Принимает наш бомонд.

II

Марья Львовна Ушакова -

С виду лет под шестьдесят,

Взгляд бесцветный и суровый,

Букли две седых висят…

И в затейливой гостиной,

Походящей на музей,

С мягкой мебелью старинной,

С тьмою редкостных вещей,

Марья Львовна меж китайских

Истуканов и божков,

Золоченых птичек райских

И эбеновых слонов,

Посреди кумиров, бесов

Мумии имеет вид,

Дивной мумии Рамзесов

Из священных пирамид.

III

Граф, супруг ее, в Пекине

Умер в звании посла,

Но собачка, друг графини,

Дни его пережила.

С шелковистой шерстью белой,

Мандарина ценный дар,

Прожила она век целый, -

Бедный пес был очень стар.

Но китайская примета,

Несомненная притом,

Говорит: собачка эта

Вносит счастье в каждый дом.

И свернувшись на кушетке,

Погрузясь в счастливый сон,

Экземпляр собачки редкий

Украшал собой салон.

IV

В этом чопорном музее

Чуть звучат порой слова,

Стены шепчут здесь слышнее,

Чем живые существа.

Смолкли тут души волненья,

Редкий смех затих давно, —

Не достойно ль сожаленья

Все, что кажется смешно?

Встретят лишь улыбкой скучной

Дамы здесь игру в слова,

Смех мужчин мелькнет беззвучный,

Где-то спрятанный в усах.

Удивляться? – но чему же?

Чувство скроют здесь скорей,

Удивленье обнаружа

Лишь поднятием бровей.

V

Здесь живут, как в царстве грезы,

Радость жизни далека,

Незаметно льются слезы,

Уходя в батист платка.

Нет веселья, огорченья,

Не слыхать домашних сцен,

Тонут здесь страстей движенья

Посреди ковров и стен.

И не все ль в салоне этом

Пересказано давно

Старым дедовским портретом,

Зеркалами и панно?

Золоченой прялкой тою

В уголке в тени драпри,

Отразившей с простотою

Век французской paysannerie?

VI

В утомительной и скучной

Тишине, по временам,

Чуть лепечет однозвучный

Шелест шелка платьев дам.

Жизни хочется, задора,

Вазу хочется разбить:

Стон разбитого фарфора

Тишь пробудит, может быть.

Хочешь в дремлющем рояле

Тронуть клавиши, чтоб в них

Отзвук смеха, вздох печали

Пробудился и затих.

Хочешь топнуть в нетерпенье

Перед зеркалом ногой,

Чтобы гнева отраженье

Увидать перед собой.

VII

Смолкли скучные палаты,

Чинность строгую тая.

Марья Львовна – Пий IХ-ый,

Мнений, нравов, дел судья.

Были связи и влиянье

У графини. К ней в салон

Шли на рауты, собранья,

Как в Каноссу, на поклон.

Сплетни важные и слухи

Здесь стекались, тьма вестей, —

У влиятельной старухи

Весь high life был меж гостей:

Эполет и звезд мерцанье,

Валансьены, poudre de riz.

Аромат и лепетанье

Грациозного causerie.

VII

Вот князь Б., Тартюф российский,

Вот, чиновен и богат,

Бирюков, Пилат Понтийский,

Осторожный дипломат:

Длинный, с английским пробором

В куаферских сединах,