Протянув друг другу руки,
Помогали в меру сил:
Что один писал в науке,
То другой превозносил.
Между тем другие встречи
Оживляли шумный зал.
– Ваше мнение о речи
Лорда Честера? – сказал
Накрахмаленный Юпитер,
Чинный, точный и сухой.
И Гермес, встав, губы вытер:
– Митинг был? – Весьма плохой!
ХХII
– Кабинет консервативный
Не поддерживаю я.
Если б не цензура, – дивно
Вышла б у меня статья! —
Тут, раскланявшись, два бога
В столкновеньи очень злом
Неожиданно немного
Оба стукнулись челом.
– Виноват! – Pardon, простите!..
Извинялись божества.
В небе так порой, в зените,
Стукнутся светила два,
Трут свой лоб, с любезной фразой,
Улыбаясь и спеша
Извинить случайной фазой
Всю неловкость антраша.
ХХIII
Но умолкнул в яркой зале.
Пестрый ряд речей и сцен:
За обедом подавали
С пирожками суп-жюльен.
– Где принцип коопераций?
– И ассоциаций нет!
Демосфен наш и Гораций
Обсуждали сей предмет.
Лишь за стерлядью солидной
Разговор вновь общим стал:
Кто с улыбкою ехидной
Наш бюджет критиковал,
Кто доказывал с экстазом
Девальвации тщету,
С Карлом Марксом вспомнив разом
Про Ивана Калиту.
XXIV
Остолопов быль неистов:
– Я, – он рек, – биметаллист!
Вольный цех экономистов
Был особенно речист.
Либеральные витии,
Встав, во весь кричали рот,
Будто золото России
За границу уплывет.
Рубль кредитный троекратно
Проклят был, лишенный норм.
Каждый предлагал приватно
Свой проект благих реформ.
Лишь Сварогов молвил кротко,
Вынув рубль из серебра:
– Что: орел или решетка?
Интересная игра!
XXV
Рядом спорили поэты.
– Что ж, по вашему, символ?
– Видите ль, бутылка эта? -
Говорил поэт Эол.
– Это херес!… Ярко, пылко
Он блестит, сквозит в стекле.
Но я пью!… – отпив, бутылку
Обернул он, на столе:
– Вот, теперь она пустая.
Это образ. Если ж в нем
Содержание, блистая,
Светит внутренним огнем, -
Это символ!– Браво, браво!
Гений ваш тут налицо,
И бутылка ваша, право,
Как Колумбово яйцо!
XXVI
«В символизме много чуши!» -
Дмитрий думал, но, друзья,
Символические уши
Все ж у вас заметил я.
К символистам новой школы
Вряд ли что-нибудь так шло:
Эти длинные символы
Украшают вам чело!»
Но поэты-трубадуры
Стали пить со всех сторон:
«Мистицизм литературы!
Декадентство – вещий сон!»
Озирису и Изиде
Культ и храм восстановив,
Утверждал поэт в обиде,
Что символ – иероглиф!
ХХVII
Между тем своим порядком
Шел обед: пулярды, sauces…
При десерте очень сладком
Поднят женский был вопрос.
Бабникам и феминистам
Подавал Зевес пример.
Но когда в огне искристом
Вспыхнул шумный «Редерер»,
Некто с пеною в бокале
Поднялся во весь свой рост,
Предложив притихшей зале
Спич свой выслушать и тост.
Это был оратор славный,
Речь метавший, как Перун,
Словоблуд банкетов явный,
Юбилейный говорун.
ХХVIII
– Господа! – храня серьезность,
Рек он, – кто-то за столом
Называл тенденциозность
Нашей прессы явным злом.
Мы партийны несомненно,
Но журнал для нас ведь храм,
Где мы, в храмине священной,
Молимся своим богам.
Есть у вас другие боги, —
Стройте свой алтарь для них.
В нашем храме на пороге
Примем ли жрецов чужих?
В их сужденьях, приговорах.
В убежденьях их иных,
В их кумирах, для которых… -
Вдруг, смутясь, оратор стих.
XXIX
«Ah! Je veux voir Métèlla!» —
Шансонетка, женский смех
Пронеслись по зале смело,
Приводя в смущенье всех.
Пели с аккомпанементом.
«Безобразие!», «Скандал!».
Неожиданным моментом
Был шокирован весь зал.
«Где? Откуда?» – негодуя,
Раздавались голоса.
Стал оратор, как статуя.
Кто-то крикнул вдруг: «C'est çа!»
Здесь в отдельном кабинете
Ужин с дамами! – Не грех!
Рек философ при газете,
– Ah, bonne chance! – раздался смех.
XXX
Направление другое
Принял сразу разговор.
Казусу смеялись вдвое.
Кто-то стал весьма остер,
Появились бри, сигары
И токайское вино.
Анекдот был сказан старый,
Но пикантно и умно:
«Diligence de Lyon» известный.
Хоть он был немного смел,
Невеличко интересно
Передать его сумел.
Воробьев историэтку
В стиле эллинском сказал,
Как случается нередко,
Оживившую весь зал.
XXXI
– Помнишь ректора супругу? -
Остолопов говорил,
Трогая коленку другу: -
Эпизодик славный был!
– В Юрьеве? А, помню! Знаю!
Быль студенческих времен!
Ты, брат, цвел, подобно маю,
И в чужих влюблялся жен!
– Хе-хе-хе! Слыхал, коллега,
У Эразмуса жена…
Жизни альфа и омега —
Страсть любви… Ведь неверна! —
Но приятеля потрогав,
Остолопов вдруг присел:
Перед ним курил Сварогов
Папироску, тих и смел.
XXXII
Опишу ль эффект ужасный,
Злую встречу двух врагов
Перед битвою опасной
В расстоянье двух шагов?
Остолопов, зеленея,
И испортив свой обед,
И шипя не хуже змея,
Мог нарушить этикет.
Но спокойная фигура
Дмитрия произвела
Впечатленье… Сдвинув хмуро
Складки грозного чела,
Тяжким бешенства недугом,
Как Отелло, возмущен,
Не простясь с ученым другом
Остолопов вышел вон.
ХХХIII
Дмитрий, нехотя, вмешался
В ставший общим разговор.
На банкете не стеснялся
Уж никто, неся свой вздор.
Откровенного цинизма
Дмитрий сильно не любил,
Анекдотов классицизма
Чужд ему был пряный пыл.
И, что с ним случалось часто,
Чтоб нарушить аппетит,
Дмитрий тут же, для контраста,
Рассказал пустой на вид
Анекдот, но столь скабрезный,
Что всем стало не смешно…
Так глоток противен поздний,
Лишний, выпившим вино.
XXXIV
Все, привстав, прощаться стали.
– Ты со мной? – Да я женат! —
– Что за вздор! – носились в зале
Фраз обрывки. Адвокат
Звал магистра в сени граций,
В маскарад веселых сцен.
И насчет ассоциаций
Говорил все Демосфен.
Став над лестницей, Сварогов
У перил следил вдали
Лысины социологов…
Лысины спускались, шли,
Удалялись и сияли
На макушках, на челе,
Точно бра в померкшей зале,
Или свет луны во мгле.
XXXV
– В кабинете кто? – лакея
Дмитрий подозвал к ceбе.
– Сольский князь! – С ним что за фея?
