«Принимать лобовую атаку на невыгодных условиях? - промелькнула мысль. - Нет, нельзя!» Ведомому приказываю идти за мной и, развернувшись на встречный курс, веду самолет с принижением так, чтобы, избежав прицельного огня и разогнав скорость, обеспечивающую выполнение полупетли, зайти в хвост истребителям противника. Оглянувшись, я увидел, что Варшавский пошел в лобовую атаку.

- Яша, за мной! - кричу во весь голос, но он продолжает атаковать с кабрированием и потерей скорости - один против шести! Находясь ниже, я ничем не могу ему помочь: не хватает ни времени, ни маневра. [283]

По вспышкам от пулеметных очередей определяю, что Варшавский открыл огонь, но его пулемету и пушке противостоят двенадцать эрликонов и маузеров; на двигателе и плоскостях его самолета засверкали разрывы фашистских снарядов.

«Лишь бы не по кабине», - подумал я, надеясь на благополучный исход. Вдруг его самолет дрогнул и перешел в крутое планирование. Почти одновременно с левого борта «мессершмитта» вырвалось красное пламя. Фашист так и не вывел самолет из пикирования до самой земли.

Нужно надежно прикрыть подбитого ведомого! «Мессершмитты», видя легкую добычу, бросились в атаку на планирующий беззащитный самолет. Отбивая их, я проводил Варшавского до посадки. Его самолет с убранными шасси прополз небольшое расстояние и теперь, как беспомощная птица, лежал на ровном поле. «Мессершмитты» прекратили преследование и, развернувшись, ушли за линию фронта.

Запомнив место посадки, набираю высоту. Дождевые тучи пронеслись к востоку, стало светлее. Кое-где в окнах между облаками пробивались лучи вечернего солнца.

Справа по курсу между тучами появились два самолета: один из них корректировщик «Хейншель»-126, другой - «мессершмитт». Странное сочетание. Обычно или ни одного, или пара истребителей прикрывает «Хейншель»-126 - «каракатицу» (так был прозван этот самолет летчиками за его тихоходность и широко разнесенное неубирающееся шасси).

Самолеты проходили мимо меня в 500-600 метрах; «мессершмитт» летел со скоростью прикрываемого корректировщика. По всему было видно, что противник меня не замечает. Разворачиваюсь вправо, выхожу на курс «мессершмитта». Маленький поворот - и крылья фашистского истребителя перерезала горизонтальная нить прицела, а на фюзеляж легло перекрестие сетки. Решаю подойти к гитлеровцу как можно ближе: мне никто не угрожает, поэтому огонь по врагу можно открыть, приблизившись вплотную. Дистанция быстро сокращается, остается доля секунды - и огонь.

- Молись, фриц! - вырвалось у меня от радости приближения победы. [284]

Нажимаю на гашетки, но знакомого треска пулеметов не слышно: кончились патроны. Что делать? Даю полный газ и с превышением в один - два метра проношусь над кабиной развесившего уши фашиста. Тот был настолько перепуган близостью советского истребителя, что, не помня себя, свалил машину в крутое пикирование и, бросив корректировщика, ушел в направлении своего аэродрома. Мне было забавно и досадно смотреть на удирающего «аса». Хотя бы одна короткая очередь!…

Беру курс на аэродром и, снизившись до бреющего полета, лечу над шоссейной дорогой. Впереди рельефно вырисовывается железнодорожная насыпь и краснеет уцелевшая крыша станции Сажное. По дороге идут бронетранспортеры и танки. Радостно смотреть, как движутся на фронт новые силы! Теперь уже не так выглядят наши дороги, как тогда, в сорок первом году, когда бывало летишь, а внизу только уходящие в тыл советские люди да измученные от долгого пути колхозные стада. А теперь хочется кричать «ура!»

…Короткая июльская ночь, заря с зарей сходится. Не успело еще стемнеть, а уже начинает рассветать. Так хочется по-настоящему выспаться!

Просыпаюсь от легкого прикосновения старшины Богданова.

- Светает, товарищ командир. Разрешите поднять весь летный состав?

- Поднимай, товарищ старшина. Как погода?

- Хорошая, облака разогнало, светло будет.

С дикой груши, под которой я спал, стекала роса. Крупные капли с кончиков листьев падали на кожаный реглан.

- Ни одного выстрела, все молчит, и птицы молчат, - деловито замечает старшина. - А лицо-то у вас все в ожогах, к врачу надо.

- Подожди, не до врача, - отвечаю ему и тут же слышу отдаленный разрыв снаряда, за ним другой, третий: где-то совсем рядом бьют орудия крупнокалиберной батареи.

Гул все нарастает, все усиливается…

Запищал зуммер рядом стоящего телефона.

- Слушаю.

В голосе командира полка Уткина прозвучало что-то тревожное и торжественное. [285]

- Давайте весь летный состав ко мне по тревоге! - почти крикнул он в трубку.

Через две - три минуты эскадрилья уже стояла в общем полковом строю.

- Получена телеграмма, противник начал наступление. Поэтому требую еще больше повысить организованность и порядок, строже соблюдать маскировку. Задание поставлю позднее. Завтракать и обедать у самолетов. Командиры эскадрилий ко мне, остальные по местам, - скомандовал командир полка.

Я пошел на командный пункт, а мой заместитель Семыкин, прихрамывая на раненую ногу, повел летный состав эскадрильи.

- Стоять будем насмерть, - начал командир, - таков приказ. Летать будем столько, сколько потребуется, драться до последнего, но ни шагу назад! Вылетать из положения дежурства на аэродроме. Начальник штаба сообщит сигналы. Мобилизуйтесь сами и подготовьте своих подчиненных к длительным, напряженным боям: отдыха не будет до ликвидации наступления противника. Вот и все. Ясно, товарищи?

- Ясно! - отвечаем.

- По эскадрильям!

Мы с заместителем по политчасти решили провести коротенький митинг для того, чтобы каждый солдат знал, какое огромное напряжение сил от него потребуется, чтобы личный состав прочувствовал, что значат эти грозные два слова: «Стоять насмерть».

С восходом солнца по сигналу с командного пункта начали взлетать звенья. В воздухе появились большие группы фашистских бомбардировщиков под прикрытием и без прикрытия истребителей.

С аэродрома было видно, как группа вражеских бомбардировщиков под обстрелом нашей зенитной артиллерии стала на боевой курс. Вот один «юнкерс», оставляя в воздухе клубок черного дыма, взорвался на собственных бомбах от прямого попадания зенитного снаряда. Остальные, атакованные истребителями, развернулись, не дойдя до цели. Район боев постепенно насыщался огнем и металлом, группы бомбардировщиков все летели и летели, а наши летчики бросались в бой, несмотря на численное превосходство сил противника. [286]

Фашисты несли большие потери, но продолжали забрасывать поле боя тысячами бомб и снарядов. После первых ударов авиации пошли танки, тяжелые «тигры» - новинка фашистской военной техники - и «фердинанды». Трудно было представить себе возможность сосредоточения такой массы военной техники и людей на узком участке фронта. Казалось, невозможно выдержать натиск. Однако оборону удерживали войска, испытанные в боях под Москвой и Сталинградом, Одессой и Севастополем. Бронированные чудовища лезли на наши оборонительные рубежи, но не всем им удавалось перейти узенькую первую траншею, где насмерть встал советский солдат.

5 июля 1943 года наша эскадрилья прикрывала район расположения штаба фронта. Бомбардировщики противника не доходили до охраняемого нами района, и бои ограничивались короткими схватками с отдельными группами истребителей, встреченных на подходе к аэродрому. Это объяснялось тем, что основные силы своей авиации противник бросил на первую полосу обороны, пытаясь пробить брешь и выйти на оперативный простор. Некоторые летчики начали выражать недовольство.

- Как же так, - говорил порывистый и горячий Аскирко, - люди воюют, а мы воздух утюжим?

Зато с утра 6 июля мы оказались на направлении главного удара. Бой разгорелся с новой силой. Противник, натолкнувшись на мощную оборону, вводил свежие части. Напряжение усиливалось, фашистам удалось потеснить наши наземные соединения. Гитлеровское командование решило бросить весьма крупные силы, но их встретили наши свежие резервы.