Внизу Днепр, слева видна узкая полоска переправы, по которой все идут и идут обозы. Это тоже туда - к Перекопу. Проплывает опустевший каховский плацдарм. Он сыграл свою роль, и тысячи людей, сидевших в его окопах, тоже ушли к перешейку. Самолет идет под самыми облаками. Подбалтывает. На высотомере - 800 метров. Тучи, казавшиеся с земли почти черными, здесь окрашены в серо-белые тона; клубятся над самой машиной. [168]

Мотор урчит ровно. Летнаб взглядывает то на землю, то на карту. В передней кабине перед ним торчит в черном шлеме голова летчика.

- Киш! - кричит в переговорную трубку Добров, - подходим. Видишь?

- Да.

- Подверни чуть вправо. А потом пойдем вдоль полосы…

- Хорош.

Со стороны Каркинитского залива они встают на боевой курс. Видимость отвратительная. Море и перешеек дымятся пепельно-серым туманом. Земля просматривается плохо. Перекопская твердыня! Несмотря на туман, видно, как много успели понастроить белые. По планам французских инженеров руками военнопленных и таврийских крестьян изрыта вся земля. Вот они, батареи морских и крепостных дальнобойных орудий, привезенные из Севастополя. Бесконечные зигзаги окопов полного профиля, паутина бесчисленных рядов колючей проволоки, бетонированные блиндажи. И среди них копошатся, как муравьи, тысячи серых фигурок. Все еще что-то устраивают!

- Киш, так держать! - кричит летнаб. - Начинаю фотографировать!

- Хорош. Не моргайт: заметшай все…

И как бы в ответ на это Турецкий вал и расположенные около него позиции заискрились множеством оранжевых точек. По самолету открывают огонь белогвардейские орудия. Стреляют ожесточенно. Им ненавистна эта непрошеная птичка, внимательно рассматривающая укрепления.

Вокруг рвутся снаряды. Красный блеск вспышки. Черный комок разрыва, мгновенно разлетающийся в стороны острыми смертоносными лучами. Все это видит Киш и, стиснув зубы, строго выдерживает «эльфауге» на курсе. Ему, летчику мировой войны, никогда не встречалась столь сильная огневая завеса. Изредка, когда снаряд взрывается совсем рядом и самолет встряхивает ударной волной, он повторяет летнабу одно и то же:

- Не моргайт, друг…

Доброву некогда смотреть на разрывы. Его глаза прикованы к главной полосе вражеских укреплений, которая [169] медленно выплывает из-под крыла. Он методически отсчитывает про себя секунды и нажимает резиновую грушу, соединенную шлангом с затвором фотоаппарата. Съемка врангелевских укреплений продолжается.

«Лишь бы проклятый туман не помешал!» - думает летнаб.

В это время в штаб авиагруппы по телефону сообщают:

- Командующий фронтом, находящийся сейчас на передовой, видит отважную работу самолета-фотографа. Просит результаты подготовить быстрее и доставить лично ему.

…Съемка закончена: израсходована вся пленка.

- Ну как, Петя Николаевитш, пойдем посмотрель маленко еще? - спрашивает Киш.

- Да, пройдем вглубь до Армянска, а там домой. Как машина, Киш?

- Разве не видаль крылышки?… Но это есть маленький чепюха. «Бенц» работайт хорош. Пропеллер бежит, как молодой. Горьючка есть.

Только теперь Добров видит в плоскостях рваные дыры от осколков снарядов.

Самолет в правом развороте. Под ним Гнилое море - Сиваш. Безжизненны топкие берега, илистая темная вода.

- Не дайт бог, попадайт в эта водьитшка! - серьезно шутит Киш.

Добров наносит на карту пулеметные гнезда на сивашском побережье. Экипаж долетает до Армянска. Видит белогвардейский привязной аэростат, столь важный для наблюдения на равнинной крымской земле. Они атакуют его. Добров из своего турельного, а Киш из переднего пулеметов бьют до тех пор, пока аэростат не падает на землю.

Берут курс домой. «Эльфауге» плавно опускается на аэродром. Киш и Добров докладывают о фотографировании Перекопа, сбросе листовок, обстреле «колбасы». Теперь экипаж разделяется. Летчик торопит мотористов поскорее заклеить пробоины в плоскостях и фюзеляже. Их насчитывают двенадцать штук. Киш стремится вылететь еще, на этот раз с летнабом Георгием Халилецким. Им предстоит полет на бомбометание. Добров же спешит в фотолабораторию. Ему надо быстро проявить пленку, [170] отпечатать снимки, смонтировать фотопланшет и написать разведдонесение.

Боевые полеты в разгаре. Возвращаются с задания Вишняков, Дедюлин, Молодцов. В воздух, урча моторами, вновь улетают машины Киша, Рыкова, Захарова. Турецкий вал, Литовский полуостров, Юшуньские укрепления, Армянск, южный берег Сиваша держатся под постоянным наблюдением, бомбардируются, обстреливаются из пулеметов.

Вот, например, что сообщает после повторного вылета Рыков:

«По дороге от Перекопа на Армянский Базар движение. В укреплениях вала и перед ним против крепости замечены группы пехоты численностью около 900 человек, по коим сброшены бомбы. В Армянском Базаре движение обозов и кавалерии. На южной стороне селения… аэростат обстрелян с самолета».

Киш и Халилецкий докладывают:

«Высота 800 метров. Сильная дымка. Задание выполнено. Сброшено на Турецкий вал 5 пудовых бомб. Попадания очень удачные».

Таких донесений много. Аппарат «Морзе» весь день отстукивает все новые и новые сведения о противнике. Гудят телеграфные провода, протянутые в штаб 6-й армии и дальше, туда, где находится командующий Южным фронтом.

Ночь. Летчики спят. Но «морзе» в тесной каморке связистов стучит. Окно в штабе светится. Воет ветер в степи, свистит в проводах, переброшенных от столба к столбу. Все новые и новые сведения о враге, добытые воздушными разведчиками, бесперебойно поступают к командующему фронтом.

Фрунзе и несколько работников штаба, находившиеся с ним близ передовой, расположились в небольшой хате. Люди были подтянуты, деловиты, спокойны. Летнабу Доброву сказали, что товарищ Фрунзе хочет поговорить с ним сам. Командующего в момент приезда Доброва не было. Он с несколькими крестьянами ушел на берег Сиваша. Чтобы не терять времени, летнабу предложили заняться составлением подробной легенды привезенного им фотопланшета.

Добров сел у стола, поставленного перед небольшим оконцем. Расстелил карту, вытащил аккуратно подклеенную [171] ленту фотоснимков, достал разведдонесение и углубился в работу. Как большинство представителей штурманского племени, он отличался пунктуальностью. Работа по дешифрированию снимков увлекала его. За каждым изображением Добров видел Перекопский перешеек, замаскированные батареи врангелевцев, вспоминал отдельные детали системы вражеских укреплений. Несколько раз штабные подходили к нему и с настороженной внимательностью рассматривали смонтированные в одну общую картину фотографии. Поэтому, когда подошел коренастый военный в гимнастерке, туго перетянутой широким ремнем, Добров не удивился.

- Здравствуйте, товарищ летчик! - сказал подошедший. - Это вы летали над Турецким валом?

- Здравствуйте, товарищ командующий! Над перешейком сейчас каждый день летают.

- Это верно. Но я имею в виду первое ноября, самолет-разведчик, время около десяти часов утра…

- Тогда мы, красвоенлет Киш и я.

- Ну, поздравляю, товарищ Добров, смелый полет, - собеседник дружелюбно улыбнулся и сел на табуретку. - Мы с земли наблюдали, как самолет взяли в сетку врангелевские орудия. Страшно за вас было. А вам?

Вся крепко сколоченная фигура Фрунзе, открытое лицо с густыми русыми усами и глубоким взглядом серых глаз дышали скрытой силой и обаянием.

- Видите ли, во время работы об этом думать некогда. Больше боялся, что из-за тумана съемка не получится. Может, один экипаж погибнет - тысячи бойцов спасет. Тех, которым надо штурмовать…

На лице Фрунзе промелькнуло выражение неловкости. Он спросил с особой многозначительностью:

- Выходит, раз нужно, то и жизни не жалко?

- Нет, жить очень хочется. Но когда в полет идешь, не об этом думаешь.

Командующий задумчиво помолчал и попросил:

- Расскажите, что видели, товарищ Добров.

Летнаб обстоятельно рассказал о системе Перекопских сооружений, подкрепляя слова объяснением по фотопланшету. Хотя часть снимков была мутной из-за тумана, прикрывшего землю, но они говорили лучше, чем [172] любые слова. Контурная линия Турецкого вала со рвом перед ним, резко очерченные нити окопов, батареи на огневой позиции выделялись отчетливо. М. В. Фрунзе особенно внимательно расспрашивал об укреплениях Литовского полуострова и сивашского берега. Потом спросил: