Поцелуй был долгим, до задыхания.

Хлопнула входная дверь в квартиру.

— Если тетя Зина придет, скажи, что мы поженились, — спокойно сказал Ленька Лосев. — Сегодня мне восемнадцать лет.

— Это сосед Павел Филиппович ушел. Ему сегодня опять с двенадцати ночи, — ответила Варя.

Так уютно, так волнительно, так необыкновенно нерассказуемо было лежать, обнявшись с Варей…

Ленька все равно спросил:

— Мне нужно идти домой?

Варя молча прижалась к нему крепко-прекрепко…

— …Если будет сын, назовем его Александром. Александр Лебедев!

— Дурашечка-дурачок, Сашей он может быть, но только Лосевым.

…Их подбросил с кровати громоподобный стук в дверь.

— Открывай, милиция!

Пока Варя всовывалась в свой халатик, Ленька был уже одет, он стоял у окна и держал в руках горшок со цветком.

«Царь, это ломится Федька-Царь. Ведь с того вечера прошло уже столько дней».

— Кто вы? — все еще испуганно спрашивала Варя, а фанерная дверь уже трещала и отрывалась от косяков.

— Открывай, — сказал Ленька и отвел тяжелый горшок к плечу, чтобы ловчее было ударить.

Но в комнату вшагнули настоящие милиционеры. Двое были при форме, с пистолетами в руках, а один, штатский, вежливо представился:

— Старший лейтенант Павленко. А вы, молодой человек, Лосев Леонид Иванович?

— Иванович, — подтвердил ошарашенный Ленька.

— Позвольте, — старший лейтенант быстренько пробежал пальцами по Ленькиной одежде. Достал из брючного кармана портсигар с тремя богатырями. Борода Ильи Муромца была изрядно вмята внутрь, а лошадь явно охромела.

— Вот видите, — глядя на портсигар, упрекнул старший лейтенант Павленко.

— Так это когда еще было-то! — заоправдывался Ленька. — Прошлым летом Сашку Лебедева доходягой обозвали, а он их без очереди к бильярду не пускал. Он, Сашка-то, «доходягу» стерпел, а их подонками назвал. А они его… а ему много ли надо… а я портсигаром плашмя, без последствий, тем более их трое, а Сашка на полу, а он больной…

Ленька лопотал, но его не слушали. Один из милиционеров попросил у Вари газету, расстелил ее на полу, взял у Леньки горшок с цветком, разбил его над газетой, тщательно перещупал землю…

Уж до того все непонятно и зловеще было.

— Поедешь с нами! — сказал Леньке Павленко.

— Варь! Ты к моим сходи, успокой, — попросил Ленька.

Зареванная Варя качнула головой.

…У подъезда ждала милицейская машина.

Нары в камере были длинными и широкими. Кроме Лосева, в камере никого не было. Он плохо представлял, сколько времени пробыл здесь. У него отобрали не только портсигар, но и ремень, и неразлучный заводской пропуск, и даже носовой платок.

Конечно, Ленька ничего не понимал, за что и почему он оказался в этой темной, душной милицейской комнатенке с крохотным зарешеченным окном.

Уже два раза ему приносили еду, но есть не хотелось.

В коридоре иногда раздавалось топанье, временами слышались голоса. Однажды ему даже показался крик Вари, сменившийся маминым плачем.

А Ленька лежал на спине, подложив руки под голову, и почему-то думал о том, как они совсем скоро будут жить вместе с Варей. Вот если бы папе действительно дали квартиру в квартале «Д», то можно остаться в кирзаводском шестом бараке. Или переехать жить к тете Зине? Или…

Утром за ним пришел милиционер, провел его по коридору и указал на дверь, где было написано: «Начальник милиции».

В кабинете кроме самого начальника были Варя, мама, отец и почему-то мастер Гудков.

Начальник встал из-за стола:

— Мы приносим вам извинение, товарищ Лосев, но… поймите нас правильно, в районе было совершено особо опасное преступление, простите еще раз, но на вас пало подозрение…

— Мне можно отсюда? — крикнул Ленька.

— Пожалуйста, сейчас мы дадим вам и вашим друзьям транспорт, вот ваши вещи, документы…

…Все высыпали гурьбой на улицу.

А тут Леньку Лосева поджидали Мясоедов, Женька Бурцев, Борька Жабаров, Мишка Игнатьев, все шиховцы ждали Лосева, только Козлова не было.

Вскоре из разрозненных, сбивчивых рассказов стало ясно, что на пустыре возле Вариного дома нашли истыканный ножами труп соседа Павла Филипповича. Убийцы теперь арестованы и уже сознались, что хотели убить Леньку, но в темноте ошиблись. Скоро над Федькой Царем и его дружками будет открытый суд в парке «Победа».

Шли кучной толпой в сторону кирзаводских бараков.

Еще одна, пожалуй, главная новость гуляла среди родных и друзей: пришла повестка из военкомата — через пять дней гражданин Советского Союза Лосев Леонид Иванович обязан будет приступить к выполнению воинского долга.

А пока Ленька Лосев шел в кругу самых близких ему людей.

Он успел перешепнуться с Варей, что вечером они проведают могилку Саши Лебедева.

Жизнь продолжалась.

Впереди завиднелся свороток.

Худышкин почти каждый рейс хоть на минутку останавливался здесь и не переставал удивляться этому чуду-юду.

В могучем теле матерой березы прижилась веселая сосенка. Она обосновалась на изгибе, у самого комля.

Береза старалась за двоих — и себя кормила, и удочеренную сосеночку. Оба дерева были довольны друг другом. Одной из ветвей береза поддерживала падчерицу, не давала ей запасть, накрениться, и та росла прямой, стройной и красивой.

У своротка стоял невысокий, коренастый старик, смотрел на деревья.

Худышкин остановил свой самосвал, вылез из кабины, спросил:

— Здорово, правда?

Старик поцокал языком:

— Чудо какое-то! Как увидел, так и стою и стою.

— Не здешний сами-то? — поинтересовался Худышкин.

— Нет. Приехал вот… Знаете, перед концом всегда в памятные места тянет. А для меня Васина Поляна… Я эти места еще с двадцать третьего года помню. Тогда здесь всего четыре дома стояло, железной дорогой и не пахло. Выселками эти места назывались. А на той стороне речки еще одно чудо есть. Раз вы такой интересующийся, я вам как-нибудь покажу Волшебную яму.

«Интересный старикан встретился», — подумал Худышкин и вдруг предложил:

— Давайте познакомимся, моя фамилия Худышкин Николай Иванович.

— А я Кудрин Исак Гаврилович, — ответил старик.

Определенно старик этот, Кудрин, чем-то располагал к себе. Старый-старый, лет уж под восемьдесят, а бодрый еще, самостоятельный. Деревья вон чудные углядел. Углядел и остановился полюбоваться. А такие удивляющиеся люди всегда хорошими, добрыми бывают, ну, и не без чудинки, конечно. Старик вон про какую-то Волшебную яму толкует.

Худышкин присел под березой, закурил.

— А я так и не привык к этой заразе, — сказал Кудрин. — Все в детстве начинается. А мы, первые пионеры, не курили.

— А у нас в детдоме все, как один, палили-зобали, — вздохнул Худышкин.

— Сиротой росли? — посочувствовал Кудрин.

— Война. Отец на фронте сгинул. А мама… Я совсем пацаненком был, но помню, что ее в Васиной Поляне схоронили. Запомнилось название станции. Мы эвакуировались сюда, на Урал, а дорогой мама и померла.

— Так здесь и остались с тех пор?

— Нет, после детдома носило по стране. Я ведь не только шофер, а и тракторист, и комбайнер, механизатор, в общем. Ну, под старость в Свердловск приехал. Шоферю. А тут нас, шоферов, по деревням посылать стали, Продовольственной программе плечо подставить. Гляжу — Васина Поляна! Ну и вспомнилось. Сюда напросился. На кладбище сходил — нет маминой могилки. Не нашел. Столько лет прошло…

— А вы любую (заброшенную) облюбуйте и ухаживайте, все на душе легче, — посоветовал Кудрин. — Я ведь тоже из-за могилы здесь. Приехал сюда за тридевять земель друга детства понаведать. Жизнь крутит-вертит, некогда все, думаешь, а-а, мол, успеется. А хвать-похвать, уже и не успел. Чтоб вам понятно было — схоронен на той стороне речки хороший парень. В двадцать третьем году сам он организовал одну из первых в Екатеринбургском уезде деткомгруппу. По-сегодняшнему сказать — пионерский отряд. Я был в том отряде горнистом.