И точно, через два дня расценки на эллипсные детали были снижены.

…И не только Козлов, почти все ребята дулись на Леньку, и теперь эти обесцененные эллипсы приходилось делать только ему да приходящим в ШИХ новичкам.

А вообще-то Козлов умел работать здорово. И денег получал он больше всех в группе.

И вот теперь Козлов пропадал в цехе целыми сутками.

И старик Мясоедов пропадал…

И Сашка Лебедев…

А еще после посещения директора Баландина в цехе появились немцы. Самые настоящие, в форме, во всем немецком. Они уселись за верстаки и стали стараться за смену изготовить восемь штук Д-127.

Приводил их в цех высокий молодой немец, по всему видно — бывший офицер. Командой поворачивал лицом к себе, что-то говорил минуту-другую, и пленные расходились по рабочим местам не только в ШИХ, но и к станкам, и в калилку, и на пескоструй…

Из шиховских немцев бросался в глаза пожилой коротконогий Карл. Он быстрее всех, даже некоторых русских, делал свои восемь деталей, оставалось зачистить заусенки, но для этого Карлу надо было всего минут пятнадцать — двадцать, ежедневно у него оставался час, а то и полтора свободного времени. Карл разговаривал-общался с русскими. Вскоре ему стали давать в починку часы, а любителям театра Карл неустанно показывал одно и то же представление. Кривляясь и гримасничая, он изображал, как когда-то хотел повредить фашистам, но Карла хватали эсэсовцы, били по голове…

Немец хлопал себя по макушке, и изо рта у него почти на полметра выскакивала бело-розовая челюсть. Карл ловко ловил ее, заправлял в рот и радостно улыбался…

Перепадало, конечно, «артисту», кто огурца давал, а кто и хлеба кусок. А уж курил Карл досыта, это точно.

У русских таких смешных челюстей не было.

А рядом с Ленькой работал Хайнс, молоденький мальчишечка. Его взяли в плен в Берлине. Было тогда Хайнсу пятнадцать лет. Он был старше Леньки всего на год.

Благодаря Хайнсу Ленька знал, как по-немецки молоток, напильник, сверлильный станок, чертилка, то есть все предметы, что их окружали.

Хайнс гораздо лучше говорил по-русски, чем Ленька по-немецки, и как-то так получилось, что они на этой языковой мешанине отлично понимали друг друга.

Немецкий парень, оказалось, и у себя дома работал слесарем. Вообще все пригнанные в ШИХ немцы были когда-то профессиональными слесарями. Со сменным заданием справлялись почти все, припозднялся частенько немощный очкастый старикашка, но ему кто-нибудь из своих, чаще всего Хайнс, отдавал в конце смены свою деталь.

Норму немцы выполняли, но ни один из них не пробовал ее перевыполнить.

Все пленные работали, кроме офицера. Тот изредка помогал очкастому старикашке, но в основном прохаживался среди своих, отдавал какие-то распоряжения. А чаще всего околачивался на цеховой итээровской галерке. Когда работали в ночную смену, немец вообще там пропадал. А в ночную смену на галерке могла быть только табельщица Алла Кильчевская.

Шептания, шушуканья пошли по цеху.

Однажды Ленька увидел, как с галерки кубарем скатился Саня Лебедев и унырнул во фроловскую дежурку.

Ленька зашел туда — Сашка плакал.

Спрятал голову в подставленные руки, а его худенькие плечи мелко подрагивали.

— Саш, Сашка, — пытался растормошить друга Ленька. — Ну ты че, из-за этого фрица, что ли? Алка же — она не предатель! Да я сейчас…

— Не надо, Леня! Ничего не надо.

«Вот чудачина этот Сашка. Как за других, так он хоть на кого полезет, хоть кого отчехвостит, а тут…»

Пошел Ленька на галерку.

Они в табельной сидели. Немец держал в своей лапище Аллину руку и перебирал-шевелил ее пальцы.

— Ты, фриц недобитый! — сказал Ленька. — Хочешь, я тебе морду набью?

— О, теперь два Отелло уже! — сказал немец и очень миролюбиво улыбнулся. — Я не есть Фриц, я есть Адольф.

Леньку и вовсе закорежило от такого имени и на протянутую дружественно немецкую ладонь он даже не взглянул.

— А тебе-то, Алла, не стыдно?

— Ленечка, милый, не надо, пожалуйста.

— Чего не надо-то? И так уж в цехе… болтают…

— Да, Леня! Вчера Потапова со штамповки назвала меня немецкой овчаркой. — Алла всхлипнула.

Немец громко затараторил:

— Скоро будет хорошо. Мы едем по домам. Мой дом в советской зоне. Будем ездить гости. Вы к нам, мы к вам!

— Ага, обрадовался, — ощерился Ленька. — Мой батя пятый год из-за тебя с головой мается, а я к тебе в гости поеду…

— Леня! Я тебе клянусь, ничего плохого между мной и Адольфом не было. Честное-пречестное слово. Не сердитесь вы все на меня. И Сашеньке передай…

Немец что-то быстро-быстро заговорил по-немецки. Алла ответила ему по-русски:

— Конечно, Адольф. Ребята знают, что мы говорим с тобой об искусстве. И они не очень сердятся на меня.

Но все-таки, уходя, Ленька сказал Алле:

— Тебя Сашка Лебедев… такой парень… а ты…

Откровенно-то говоря, уж кому-кому, но немцу-то надо было врезать… Но ведь по всему видно, что Алка эта Кильчевская сама к Адольфу тянется…

А скоро крутые дела начались в штамповочном инструментальном хозяйстве.

Но сперва воскресенье необыкновенное случилось. Уж такое воскресенье…

В одну из суббот не только по восьмому цеху, но и по всему заводу распространился слух, что завтра на футбольном поле парка «Победа» состоится международный турнир по футболу. Будут участвовать команды Австрии, Германии, Венгрии и команда «Звезда» Черновской фанерной фабрики.

Дело в том, что и в Большом Городе, и в Черновке располагались огороженные заборами казармы пленных. Здесь кроме немцев, правда отдельно от них, жили венгры (их местные мадьярами называли) и австрийцы.

Пленные работали не только на заводах, но и строили дома. Строили, надо сказать, отлично. Получить ордер в такой дом считалось великим счастьем.

Первое послевоенное озлобление против пленных, когда пацаны кидали в них камнями, а взрослые, особенно женщины, слали вслед проклятия, такая сердитость уже прошли. Все чаще на улицах можно было видеть пленных без конвоя.

А когда в кинотеатре «Победа» (кстати, тоже построенном руками пленных) шла трофейная картина «Девушка моей мечты», немцы валом валили с сеанса на сеанс.

Но вот совершенно неслыханное дело — международный футбол!

По жребию выпало «Звезде» играть с венграми, а немцам с австрийцами. А потом уж, после перерыва, должны играть между собой победители.

Стадион был полнехонек. Никаких раздевалок не было, и поэтому команды вместе со своими болельщиками располагались в гуще деревьев, там футболисты переодевались, подгоняли форму.

Первыми на поле выбежали наши и венгры. Наши крикнули «физкультпривет», а венгры что-то непонятное вроде «гип-гип-ура».

Ленька и Сашка Лебедев пристроились за воротами венгерского вратаря. Многие заводские пришли посмотреть на этот необычный футбол, даже старик Мясоедов здесь был, отсутствовал только Козлов.

Мадьярский вратарь был высоким, поджарым парнем… И если у некоторых игроков на ногах были обыкновенные ботинки, то на вратаре красовались бутсы и даже гетры со щитками.

А Ленька с Сашкой устроились за воротами, чтобы получше разглядеть, как Петя Выборнов будет забивать голы этому мадьяру. Петя был в «Звезде» лучшим центрофорвардом, а в защите славился Андрей Михайленков, здоровенный, кряжистый парень, по годам еще ожидающий призыва в армию.

Началась игра, и сделалось что-то непонятное. Наши никак не могли пробиться к воротам венгров, а те то и дело врывались в штрафную площадку «Звезды». Михайленков трудился в поте лица, а Петя Выборнов одиноко стоял в центре поля, но мяч к нему почему-то не попадал. А когда он оказался с мячом и бабахнул-таки своим любимым резаным ударом в верхнюю левую девятку, вратарь в длинном прыжке красиво забрал мяч.

Петя пободался было между рук вратаря, но тот держал мяч высоко, на Петю не обращал внимания. А когда вратарь что-то громко крикнул, все венгры бросились вперед, а один маленький коротышка оказался у углового флага. До него-то, точнехонько в ноги, и допнул мяч венгерский вратарь. Причем пинал он не просто с руки, а в тот момент, когда мяч, чуть подброшенный вверх, касался земли.