Не дождавшись конца военной колонны, мы вернулись и, пристроившись к потоку автомашин, последними приехали к советскому посольству.
На широкой прямой улице, утопающей в зелени, в тени деревьев стоит красивый особняк советского посольства в Вашингтоне. Но выйти из машины нам не удалось. Мы поехали дальше и, как потом оказалось, направились в Белый дом - резиденцию президента США Франклина Рузвельта.
На улице, в которую мы въехали, почти все дома стоят в глубине дворов за железными оградами. Белый дом представлялся нам огромным сказочным дворцом. Но вот машины свернули в раскрытые железные ворота, обогнули большую клумбу цветов, у которой возился садовник, и остановились у небольшого двухэтажного особняка, утопающего в зелени. Это и был знаменитый Белый дом, - одно из самых маленьких в Вашингтоне зданий. Он прост «и скромен. Его окружают густые буковые деревья, газоны, декоративные растения.
Нас провели в большую комнату первого этажа. Сюда вышел к нам высокий седой генерал и провел нас в кабинет президента.
За письменным столом, в глубине кожаного кресла, сидел человек, которого мы все сразу узнали. Высокий, седой, с большим широким гладким [61] лбом и черными бровями, президент Рузвельт рассматривал каждого из нас.
Максим Максимович Литвинов по очереди представил весь наш экипаж. Рузвельт сказал, обращаясь к нам:
- Я очень рад нашему знакомству, рад видеть вас благополучно прибывшими, в добром здравии. Надеюсь, что вы так же благополучно доставите мистера Молотова в Москву. Поздравляю всех вас с блестящим перелетом и особенно поздравляю ваших навигаторов.
Мы пробыли в Вашингтоне не долго. Но время, проведенное там, останется в нашей памяти не только потому, что мы были здесь очень гостеприимно приняты американцами. Запомнятся и некоторые встречи, и необычная для нас обстановка. Мы не занимались изучением американской жизни - это не входило в наши задачи, да и времени для этого не было. Так же как и в других пунктах, мы немедленно начали готовиться к полету - теперь уже обратному, на Родину.
Обратный путь Вашингтон - Нью-Фаундленд
Густой туман плотной пеленой накрыл аэродром на берегу реки Потомак, где стоял наш самолет. Мы решили опробовать самолет в воздухе перед вылетом в Европу.
Медленно тянулось время и еще медленнее рассеивался туман на аэродроме.
Командир наш волновался: днем в жару будет трудно поднять наш перегруженный корабль, а сейчас туман мешал пробному полету.
Из посольства непрерывно справлялись по телефону, в какое время следует ожидать вылета. И [62] мы решились совершить пробный полет, не дожидаясь рассеивания тумана.
Запустили моторы и на пустой машине, легко оторвавшись, быстро поднялись над туманом. Совершив получасовой полет, мы убедились в полной исправности корабля. Пилот повел самолет на посадку, но тот же несносный туман помешал ему выйти на посадочную линию. Три раза мы низко проносились над землей и все три раза проскакивали аэродром. Не знаю, сколько бы еще пришлось сделать пустых заходов, если бы мне не пришла в голову мысль использовать штурманские возможности.
Я вывел самолет в зону радиомаяка, проходившую по линии посадки, медленным снижением подвел корабль к границе аэродрома и подал команду летчикам: «Убрать газы!»
Ничего не видя впереди себя, летчики не решались на это, и самолет низко пронесся над аэродромом. Летчики пожалели, что не выполнили команды штурмана, и пришлось повторить опыт снова. Еще один заход по радиомаяку, и мы благополучно приземлились на аэродроме.
Самолет был поставлен на заправку горючим и загрузку багажом, а в посольство сообщено, что экипаж и самолет готовы к вылету.
Полный штиль. Поверхность реки была зеркальной. Солнце пекло нестерпимо. Подошвы сапог прилипали к расплавленному асфальту. Самолет так сильно накалился, что к нему нельзя было прикоснуться рукой. По нашей просьбе пожарная машина полила корабль водой, и он окутался белым паром.
На большом аэродроме прекратилась работа, и многочисленная толпа окружила самолет. Кто-то что-то делал, помогал, суетился, распоряжался. Здесь были министры и рабочие, генералы и солдаты. [63] Американцы тепло провожали своих русских друзей в обратный путь через океан, туда, где бушует пламя небывалой войны.
Пожарники израсходовали на поливку самолета три цистерны воды и уехали за четвертой. В тени под плоскостью самолета мы с тоской смотрели на немилосердно палящее солнце, перевалившее за полдень, и размышляли: взлетим или не взлетим в такую жару? Долетим ли засветло до намеченного пункта?
Все было готово к вылету, но не так легко улететь от американцев. Кинооператоры с большими и малыми аппаратами, на треногах, машинах, расставив прожекторы, юпитеры, микрофоны, опутав весь район вокруг самолета проводами. - снимали всех и все. Экипаж выстроился - засняли. Перестроился - еще раз засняли. Входим в самолет, выходим из самолета - опять снимают. И все это в свете ярких прожекторов под палящими лучами солнца. Фотографы не отставали от кинооператоров. Бегали вокруг самолета, щелкали, взбирались на плоскость, прицеливались и бежали в другое место. Все пришло в такое невообразимое движение, что уже нельзя было понять, где экипаж, где пассажиры, где пожарники.
Появились блокноты, визитные карточки, вечные ручки и все совалось в руки отлетающим с просьбой оставить еще один последний автограф. Всему бывает конец, этому же провожанью не было видно конца.
Наконец командиру самолета удалось вырваться из объятий очередного кинооператора и заняться своим делом.
Маленький трактор-тягач на резиновых колесах медленно тащил самолет в дальний конец аэродрома. За самолетом шла большая толпа, ехали вереницей автомашины. Трещали киноаппараты, [64] щелкали фотоаппараты, по земле, извиваясь, тащились толстые провода от прожекторов и тонкие от микрофона.
Самолет установили в направлении взлета. Ушел трактор, складывались киноаппараты и сворачивались провода. Подана команда занимать места в самолете. В это время к самолету подкатила нарядная машина. Из нее вышел пожилой адмирал американского морского флота. Он выразил желание пожать руку товарищу Молотову и посмотреть русский бомбардировщик. Еще несколько минут задержки. Адмирал вскоре вышел из самолета: внутри было жарче, чем в паровой бане.
Штурманская кабина на бомбардироврщике - святая святых. Здесь много всяких приборов, ручек управления и все штурманское имущество всегда в полном порядке, аккуратно разложено по своим местам, все привычно, знакомо, и штурман в темноте наощупь может управлять всем своим сложным хозяйством.
Разморенные жарой мы, штурманы, поленились перед вылетом еще раз все осмотреть и очень пожалели об этом. Наша кабина, наш алтарь, был чьей-то заботливой, щедрой рукой превращен в… магазин. Вся кабина была забита свертками, ящиками, пакетами, корзинками, бутылками, папиросами, апельсинами, яблоками, лимонами, шоколадом, бутербродами всяких сортов, обмундированием, парашютами, резиновыми поясами и еще массой всякой мелочи. На приборном щитке стояла большая корзина с пивом, на ручках управления радиополукомпасом висели пакеты с сыром и колбасой, да и вообще ни одной ручки не было видно из-за груды всяких пакетов. В кабине пахло лимонами, апельсинами и яблоками.
Моторы были запущены, и самолет сразу же пошел на взлет. Сверху начали лететь пакеты [65] с бутербродами, посыпались апельсины, корзинка с пивом зашаталась, готовая свалиться на компас. Нехватало рук, чтобы удержать все это шатавшееся и валившееся хозяйство.
- Штурман, курс! - раздался голос Пусепа.
Легко сказать - курс. Целую неделю готовились, только и жили этими курсами, все приготовили, расчертили, записали и даже план составили. А сейчас этот самый курс в штурманской сумке где-то под бакалейным магазином.
- Алло, Пусеп! Держите пока на северо-восток, а потом уточним, - сказал я по телефону.
- Как так - потом уточним? Почему сейчас нельзя точно сказать курс? - раздался строгий голос Пусепа.
