— С ума сошла? — ласково-угрожающе спросил Глебов, решив не впутываться в филологическую дискуссию о возможности соединения слов «репутацию позорю». — Я мужчина, между прочим…

— Это когда же было? — удивилась Наташа. — Мох ты, Глебов, а не мужчина. Не в обиду тебе будь сказано… Я вот тоже за женщину себя не держу. А потому и жалуюсь тебе как личности, половым вопросом не интересующейся.

— Святая простота! — воскликнул Глебов и улыбнулся. И вдруг резко сменил тон. Противным свистящим шепотом он спросил: — Не боишься доиграться, госпожа Амитова? Дамир что?.. Есть кое-кто и покруче.

— А чего шепотом? — Наташа постаралась пошире распахнуть свои узкие маленькие глазки, и Глебов понял, что играть с ней придется по самым жестким правилам. То, что делала с ним Амитова, на новом русском жаргоне называлось «шлангироваться», «падать на дурака», «прикидываться валенком», «ставить себя на ручник». Глебов был мастером своего дела — с каждым поколением советских людей он разговаривал на понятном и доступном ему языке.

— Я уже дала добро на рассмотрение дела, — сухо сказала Наташа.

— На грани фола. Ты играешь на грани фола. Ты плохо убираешь за собой, детка. — Глебов повернулся к ней спиной, чтобы лишний раз не раздражаться.

Наталья молчала. Виктор Федорович готов был дать голову на отсечение, что, изогнувшись в три погибели, она дула сейчас на свои истертые при быстрой ходьбе ляжки.

— Тебе ее жалко? — не оборачиваясь, спросил он.

— А тебе? — Судя по интонации, Наталья Ивановна улыбалась. — А тебе жалко? Или так было задумано? Глебов, ты меня не пугай, понял? — Амитова сменила милость на гнев и начала ввинчиваться в штопор. Однажды она уже побила Глебова. Сегодня могла бы и убить…

— Наташа, ты была у Афины тем вечером или накануне? — медленно, спокойно, с каким-то особенным наслаждением выговаривая все буквы, спросил Глебов.

— Я? — Она поперхнулась от возмущения.

Глебов резко подался вперед и распахнул окно своего кабинета. Он подставил лицо легкому ветерку. Будет дождь. Хорошо бы. Он улыбался.

— Я? Ну что ты гонишь? — Наталья справилась с волнением. — С чего ты взял? Чего мне там делать?

— Есть по меньшей мере две причины, по которым ты могла там быть. Первая: она тебя позвала. Вот это ты и будешь рассказывать на суде… Есть смысл сказать, что вы выпили за вашу крепкую женскую дружбу. А потом обсудили заем денег и отдачу под это дело кафе. Скорее всего, тебе даже поверят. — Вот здесь Глебов обернулся. Просто не мог удержаться. Он посмотрел на Наташу и увидел перекошенное судорогой лицо. Вот именно так все и должно быть. Он не ошибся. Он снова не ошибся.

— А вторая? — почти спокойно спросила Амитова, закидывая ногу на ногу. — Ты говори, говори. А я пока покурю. — Она вытащила из сумки пачку длинных черных сигарет, которые в ее пальцах смотрелись как палочки из китайского ресторана. Курила Амитова редко. В минуты особого душевного волнения. — А вторая? — спросила она, некрасиво затягиваясь. Дым, видимо, попал ей в глаз, она прищурилась и стала трясти головой.

— А вторая, Наташа, совсем уж нехорошая, просто страшно какая нехорошая.

Она была похожа на кошку, которая вот-вот бросится в бой. Глебову показалось даже, что Наташа прижала уши и завиляла задом. Неужели? Неужели она…

— Ты оставила там свой телефон. В квартире у Афины…

— Не может быть. — Амитова была спокойна, когти втянуты в мягкие подушечки лапок.

Удар пролетел мимо цели. Глебов понял это. Была еще одна причина… Была.

Но чтобы предать ее гласности, стоило хорошенько подготовиться.

— Предположим, что я посещала эту дуру. Кстати, мне вот лично ее совсем не жалко. Так вот — предположим. Не дело было накануне. И задолго. По поводу телефона… — Она замолчала, поиграла ямочками. Если бы она вела себя так на переговорах с народом, то Глебов был бы уверен в успехе предприятия. Нет, определенно там, в парламенте, Амитовой просто не будет равных. — А по поводу телефона, дядя Витя, выходит, что ты его видел? А? То есть — был там после меня… И не рассказывай мне, что у тебя информаторы…

Глебов усмехнулся. В данном случае речь действительно шла всего лишь об информации. Не так прост был дядя Витя, и кому уж, как не Наташе, об этом знать… Он легко и непринужденно переменил тему разговора:

— Получил твою запись, будем монтировать для эфира.

— Ой, если б я знала, что это так хлопотно, ни за что бы не согласилась. — Наташа тоже легко сменила тональность. Только во взгляде тлели угли. Страшные угли затаенной злобы. Она запомнит этот разговор. Он за него заплатит. — Очень трудно. А что там по конкурентам?

— Потом, Натальюшка, потом. Ты ножки-то присыпь, и правда, страшно смотреть, как мучаешься, — нежно посоветовал Виктор Федорович.

— Ну, другие куда больше мучаются. И не присыплешь, главное дело, ничем. Так? Правильно я говорю? — скорбно подхватила Натальюшка.

Кто бы мог подумать, что она может быть таким живым собеседником. Виктор Федорович прикрыл глаза и наслаждался звуком ее голоса. Ах, давно у него не было таких партий, таких удачно разыгранных ходов. Ему даже не было страшно. Все шло по плану.

— Увидимся, детка, — сказал Виктор Федорович, глядя на часы. — У меня посетители.

— Слушай, Глебов. — Она уже стояла в дверях и искала, куда сунуть окурок. В кабинете Глебова не было пепельниц. Из принципиальных соображений. — Слушай, если тебе скучно, морочь мозги Жанне. Она у нас девка терпеливая. А я и зашибить могу.

— Как Афину? — спросил Виктор Федорович, не открывая глаз.

Она пропустила сказанное мимо ушей и тихо, но убедительно добавила:

— И не пиши нам писем. Потому что милиция уже взялась за дело. И будет очень обидно, когда ты, уважаемый человек, сядешь на лавку для подсудимых в качестве маньяка…

Ну, это мы еще посмотрим. Посмотрим. Глебов удовлетворенно улыбался.

Как медленно сегодня тянется время. Нужно было работать. Он дотронулся до небольшой черно-белой фотографии, где Лялечка-старшая была снята со всеми своими подругами. Она была похожа на яркий тропический цветок, который чудом расцвел в дикой неприметной степной траве.

— Ты моя хорошая, — сказал он ласково. — Прости, если что не так. Скоро увидимся. — Приступ сентиментальности больно сдавил горло. Виктор Федорович достал из кожаного футляра любимую ручку и решительно обвел улыбающуюся рожицу Афины черной траурной рамкой. — А ты, деточка, для меня всегда будешь живой. Жаль, что мы так и не успели поговорить…

«А следующей будет Даша, — вдруг подумал он. — А вот третьей… Которая, девочка моя, была третьей?.. С этими куклами мы с тобой разберемся».

В дверь требовательно, вызывающе так, постучали.

— Да, проходите. — Глебов приосанился и провел ладонями по вискам. — Ручку вниз, — посоветовал он тому, кто дергал дверь. — А, это ты? Садись, будем работать.

Глебов открыл блокнот и нашел страницу, где его четким округлым почерком было выведено: «Невропаст».

— Ты сделал все так, как я просил? — Глебов посмотрел на посетителя, как скульптор на глыбу мрамора. Нужно было определить, в каких местах отсекать ненужное… Или стоит заменить этот кусок сразу — на что-то более вдохновляющее. — Все? Или были накладки?

Петров-Водкин понял все без слов. Одного взгляда Кирилла ему было достаточно для того, чтобы понять — здесь лучше действовать повесткой. На нормальную человеческую речь эта семья реагировать отказывалась. Да и что такого он сказал? Чего ради так картинно закатывать глазки и оседать на заплеванную лестничную площадку? Хоть бы помыли. Вот Леночка всегда мыла и следила за графиком исполнения этой процедуры во всем подъезде.

— Уходи, — попросил Кирилл, уже совсем-совсем теряя самообладание.

И это можно было считать единственным положительным моментом плохо начавшегося дня.

— Уходи! — уже заорал он, помогая Петрову спуститься по ступенькам. Всего два пролета, а ощущение, что с горы скатился. Хорошо еще, что Леночка научила его не быть мстительным, но встреча с Кириллом теперь вряд ли забудется быстро. Ныла скула, болела поясница, перед глазами стояли молоденькие девочки с фотографий, а в кармане брюк шелестело письмецо, которое он сумел изъять у плачущей Даши.