Глебов не покупал себе новых вещей. Но это не значило, что ему было скучно жить.

Нет, многое, очень многое ждало впереди. Иногда он даже наслаждался своим знанием, своей скрытой силой и видом унылого старения маленьких куколок, переживших его дочь. Может, она просто не хотела стать такой же? Любившая риск, эгоистичная, властная девочка… Разве можно было представить ее вот такой скучной, испуганной бабой с помятым стареющим лицом? Если бы только точно знать, что она не хотела этого, что она подстроила свой уход… Если бы точно знать, его жизнь могла бы стать совсем другой. И их жизнь — тоже. Глебов нехорошо усмехнулся.

Девочки. Его девочки. Его стареющие сорокалетние девочки-неудачницы.

Пожалуй, они провели это время не слаще, чем он сам. Пожалуй, им тоже хотелось остановиться… Замереть. Не быть. Первой стала Афина. Логично. Совершенно логично, что Лялечка позвала именно ее. Господи, чего только не делала эта странная баба с греческим именем, чтобы быть рядом с его дочерью! Но внучку, свою собственную внучку Глебов ей так и не доверил. Афина смирилась с расстановкой кадровых сил в их большой и дружной семье. Она даже не протестовала, когда Кирилла под руки белые перевели из одного стойла в другое. Они всегда были покорными, его девочки… Но — только не Лялечка.

— Ты не выйдешь замуж за Кирилла, — сказал Глебов на годовщине смерти дочери.

— Почему? — обиделась Афина. — Весь этот год мы были вместе. Мы лучше всех подходим друг другу. Об этом не может быть и речи. Он — мой.

— Вы также были вместе и в день ее смерти, — произнес Глебов, бледнея.

Ему нужно было успеть на самолет. И он не ожидал, что Афина станет сопротивляться. Любое возражение Виктор Федорович всегда принимал очень болезненно, а в тех обстоятельствах… Позднее он понял, что мысль, выношенная им самим, разобранная до последней запятой, не может быть столь же понятной, а потому родной его собеседнику, его партнеру. Особенно если все это время человек занят своими мыслями. Афина совсем не хотела правильно оценить перспективы своего союза с Кириллом. Точнее — отсутствие перспектив. Глебов предполагал, что труднее всего будет уговорить Жанну. Он долго готовился к разговору с ней, никак не рассчитывая, что эмоции гражданки Афины Наливайко станут ему помехой.

— Давай говорить серьезно… Ты собираешься вступить в партию? Метишь в райком? Не так ли? Поэтому твой моральный облик — дело наше, общее. Нехорошо, очень нехорошо будет, если мне придется поделиться обстоятельствами гибели моей дочери с твоими коллегами, и другими обстоятельствами тоже. Подумай, дорогая… И внучку я тебе не доверю.

— Пусть ее воспитывает Марья Павловна, — заискивающе глядя ему в глаза, предложила Афина и тем подписала себе… И тем подписала Жанне брачное свидетельство.

— У тебя мама есть? И папа? А у моей внучки будут дедушка и бабушка? Причем с разных сторон? — Глебов лениво повел бровью, давая Афине понять, что разговор окончен. И впрямь, все эти беседы надо было вести с Кириллом. Он товарищ сговорчивый, понятливый и очень… очень способный. — Это мое последнее слово.

С тем и отбыл. Кириллу он только намекнул, только намекнул в телефонном разговоре, что хорошо бы… Дважды просить не пришлось. Его детское чувство оказалось востребованным суровой необходимостью. Всем — во благо. Так они и плясали — его детки-марионетки. Никогда и никто не посмел усомниться в том, что он, Глебов, имеет право вмешиваться в их судьбы. Им, насмерть перепуганным, это и в голову не приходило. И потом — он, в отличие от многих других, всегда расплачивался. Едва Афина была брошена Кириллом, она тут же заняла должность завотделом культуры горкома комсомола.

Матерью его внучки должна была стать Жанна. Тут он не сомневался. Потому что Наташа могла только испортить сразу двух девочек, а Даша, перекати-поле, вообще не была способна к материнству. Но Жанна никогда не давала повода в себе усомниться. Долгие годы отношения с ней строились по взаимному согласию. Долгие годы. И вот, наконец… Глебов удовлетворенно потер руки.

Жаннина независимость превратилась в осязаемую Кощееву смерть. Эта веревка, которой теперь будет привязана Жанна, на языке кукольников называлась невропаст.

Невропаст. А Афины больше нет… Девочки попались в ловушку. На языке той партии, которой Глебов принадлежал душой и сердцем, процесс назывался чисткой. Вот так — «невропаст и чистка», два хороших, почти медицинских термина.

А вот ремонт в кабинете он делать не станет. И покупать себе новое зимнее пальто — тоже. Тромб может оборваться в любую минуту. Надо очень-очень поспешить… Глебов достал из верхнего ящика стола видеокассету и воткнул ее в гнездо пионера отечественной видеоиндустрии магнитофона «ВМ-12», того самого воронежского, некогда очень престижного… Запись встречи кандидата в депутаты Амитовой с народом должна попасть в эфир в удобоваримом виде. Хорошо, если из трехчасовой съемки останется хотя бы двадцать минут приличного зрелища.

Глебов нажал кнопку «пуск» и стал внимательно следить за происходящим.

«— Вы относите себя к правому центру? Какие теоретические работы вы использовали для формирования предвыборной программы?»

Пауза. Крупный план. Безмятежное лицо, слишком много жира и макияжа, строгий взгляд. Но пауза — непозволительно длинная для умного человека.

«— Да, — наконец разродилась Амитова.

— Кто из современных политиков вызывает у вас симпатию?

— Фабьен Бартез — очень симпатичный мужчина. И Берти Фогс, — смущенно заявляет Наташа».

Катастрофа. Полный провал. Идиотка. Должен появиться засланный казачок, иначе всю эту встречу — псу под хвост.

«— Вы любите футбол? Вы считаете его политическим мероприятием? — наконец-то проснулся «маленький человек от Глебова».

Глебов сделал пометку в блокноте. Этому мальчишке нужно выписать премию.

Долларов десять.

«— Да, — радостно соглашается она. — Если все мужчины смотрят футбол, то конечно же это — политическое мероприятие. У нас даже больные во время чемпионата мира не мрут, простите, не умирают, то есть смертность среди мужчин очень снижается. А женщин держат в основном сериалы. — Слава богу, она улыбнулась. Мило, мягко, по-свойски».

Может сойти за шутку. Глебов сделал пометку и подумал о том, что самое страшное в предвыборной кампании — это общение с народом. На этих встречах попадаются умные, редко, правда, но встречаются. Их трудно обаять и купить бутылкой водки, выданной за подпись. Но после выборов за Нату можно быть абсолютно спокойным, она попадет в команду себе подобных. Там она сможет даже стать звездой: председателем какой-нибудь комиссии или флагманом эмансипации женщин. Там — она будет среди своих. А материал получился паршивым. Только о медицине она умеет говорить с пафосом. Впрочем, не о медицине даже, а о ее хозяйственных нуждах. Можно оставить еще пару фраз. Одну — для левых, одну для округлого окончания беседы.

«— Медицина должна быть бесплатной. — Наташа уверенно положила арбузные груди на стол. — А хороший врач, он у нас голодным не будет. Так еще товарищ Сталин говорил».

Вот это — для левых.

«— Я люблю работать там, где трудно. И никогда не оставляю на завтра то, что можно сделать сегодня».

Глебов выключил видеомагнитофон. Глупая, местами добрая, но очень опасная дама. «Я вдова, сама воспитываю дочь». Прослезиться можно. Особенно тем, кто не знает Дамира. Господи, да кто же его не знает… Но и она теперь только марионетка… Вчерашний разговор Глебов тоже записал. Не для обнародования, не для шантажа… По привычке…

— Зачем ты позвонила в прокуратуру? — сурово спросил Глебов, не предлагая Наталье Ивановне сесть. Он хотел, чтобы та постояла навытяжку и отчиталась.

— Да кафе у меня там зависло. Начнут лазить, выяснять, мне Дамир голову снимет. Скажет, репутацию позорю. — Наташа схватила простой стеклянный графин и жадно выпила половину его содержимого. — Вода кислая какая-то. Хочешь, я тебе пятилитровик питьевой итальянской подкину. С сифоном? — Она плюхнулась в кресло и некрасиво расставила ноги. — Слушай, я так натерлась, прямо сил нет терпеть. У тебя присыпки нет? — Наташа, несмотря на свою полноту, изогнулась и заглянула себе под юбку. — Аж огнем горит…