— Нет, — сказал агент. — С этим все в порядке. Денег я получаю с каждым годом все больше. Я хотел спросить, нельзя ли мне сменить работу, шеф?

— Почему? — быстро отозвался тот.

Агент ответил не сразу. Он стоял, съежившись под удивленным взглядом собеседника, смущенно потирая подбородок, напоминая всем своим обликом грешника на исповеди, не решающегося сделать постыдное признание.

— Даже не знаю, как объяснить толком… — вымолвил он наконец. — Еще за много дней перед тем, как отправиться в сельву, у меня начинается бессонница. Я все оттягиваю и оттягиваю сборы, выискиваю любой повод, чтобы задержаться, хотя бы на день-другой…

— Боитесь мести отшельников?

Агент покачал головой:

— Отшельники никогда никому не мстят, вам это известно. Если агенты не возвращаются в мегалополис, то совсем но другой причине.

— Вы, очевидно, не смотрите вечерней видеопрограммы, — возразил начальник. — Как раз вчера показывали вашего коллегу, ставшего очередной жертвой…

— Смотрю, — перебил агент. — И вы можете быть уверены: за годы работы в сельве я успел узнать, как выглядят укушенные гремучей змеей.

Шеф бросил на него короткий испытывающий взгляд, но спорить не стал.

— Однако какая-то причина все-таки есть? — спросил он после паузы.

— Причина? — протянул агент задумчиво. — Причина, очевидно, в том, что я уже не гожусь для этой работы. Чересчур хорошо я знаю отшельников, в этом все дело. Больше, чем надо старшему агенту по спасению жителей сельвы.

Последние слова, произнесенные с откровенным сарказмом, заставили шефа вскинуть брови.

— Если узнаешь кого-то слишком близко, за это всегда приходится расплачиваться, — все так же задумчиво продолжал агент. — Мой приятель, репортер одной из видеопрограмм, утверждает, что главное в его ремесле — не сойтись чересчур близко с теми, о ком он готовит сюжет. Тогда начинаешь видеть в человеке совсем не то что видят или хотят видеть другие. Это единственный способ не угробить передачу, считает приятель. И я его понимаю.

— А я нет. У вашего приятеля несколько странная логика, —заметил шеф.

— Не все в жизни подчиняется логике, — возразил агент. — Может, вы объясните, отчего меня давно уже не покидает мерзкое ощущение, когда… — Он неожиданно осекся, вскинув глаза на начальника, словно сомневался, стоит ли продолжать. Все же договорил — медленно, тяжело выжимая из себя слова: — …Когда я заманиваю какую-нибудь девчушку или зеленого юнца в мегалополис тайком от их родителей, сулю детям золотые горы, бездну всяких чудес, у меня такое ощущение, что я сам себя вываливаю в дерьме. Вы бы поглядели, какие доверчивые глаза у этих детишек…

— А ощущения, что вы забыли инструкцию, у вас при этом не возникает? — едко бросил шеф. — Инструкцию, которая гласит: пока отшельник в сельве, он — враг.

— Я твержу инструкцию, как заклинание, — тихо ответил агент. — Но это слабо помогает. К тому же с каждым годом в сельве все труднее работать. Не знаю, каким образом, но отшельники ухитряются поддерживать между собой связь, и вступить с ними в контакт почти невозможно. Приходится отыскивать совершенно глухие уголки, где и слыхом не слыхали о нашем брате, — только тогда есть какой-то шанс. Разве так трудно подыскать мне другую работу?

— А кто будет выколупывать отшельников из сельвы, словно жуков из коры? — вопросом на вопрос ответил начальник. — Специалистов вашего профиля не так уж много, их не готовят в специальных колледжах. Агент должен обладать особым чутьем, особым талантом, если хотите. Можете гордиться, что принадлежите к числу избранных.

— Вам-то известно, как именуют этих избранных.

— Это отшельники окрестили вас «ловцами душ» и «охотниками за черепами». В мегалополисе же вас именуют миссионерами, — со значением произнес руководитель, — а такое звание всегда было в почете. Я понимаю, — вздохнул он, — когда так долго общаешься с этими бродягами из сельвы, всякая чертовщина поневоле лезет в голову. Но нужно уметь не слышать того, чего слышать не следует. Тем более, что это предписывается инструкцией.

— Я помню об инструкции, — сказал агент. — Еще ни разу я не позволил себе заговорить с отшельником о его убеждениях. Из-за чего, кстати, до сих пор толком в них не разобрался, а это, очевидно, не украшает человека моей профессии. Но поймите, затыкать себе все время уши я тоже не могу. Иногда до них кое-что долетает. Например, то, что в мегалополисе отшельников поселяют в резервациях, бросают в рудники, где и промышленные роботы больше года не протягивают…

— Так поступают лишь с теми, кто не хочет сотрудничать, принципиально не приемлет благ цивилизации, — с неподдельным возмущением воскликнул шеф. — Дети отшельников лучше поддаются обработке, многие из них становятся жителями мегалополиса и совсем не жалеют об этом. Однако кто виноват, что их отцы и матери столь твердолобы?! Мегалополис поступает гуманно уже потому, что не лишает этих упрямцев жизни, как бы там не возмущались красные по этому поводу. Вы знаете, у них в ходу теория, будто бы существование отшельников — еще одно доказательство обреченности нашего мегалополиса. Понимаете, обреченности! — с ненавистью повторил он. — Мы обязаны лишить их этого доказательства. Мы — единственный мегалополис на планете, живущий по своим законам, у нас слишком много внешних врагов, чтобы позволить себе еще и отшельников. Пусть нас называют последним осколком прошлого — мы обязаны доказать, что имеем право на будущее. Это историческая задача. По сравнению с ней жизнь нескольких сотен или даже тысяч лесных отщепенцев ничего не значит. И пока они существуют там, в сельве, нам очень нужны люди вашей профессии…

Заметив протестующий жест собеседника, начальник прервал свой монолог, сказал в раздумьи:

— Впрочем, мы можем принять компромиссное решение — вы отправитесь в сельву в последний раз. Если и потом миссионерское бремя будет невмоготу, что ж, постараемся подыскать замену. — И шеф поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Он проводил взглядом сутулую фигуру агента, покуда за ним не сомкнулись овальные створки входа. Помедлил в нерешительности, прежде чем бросить в невидимый микрофон:

— Соедините меня со службой безопасности мегалополиса…

Прозрачная капсула, стремительно пронизывая толщу этажей, неслась вниз, к подножию огромного здания-горы.

От быстрого перемещения у агента засосало под ложечкой. Он извлек из внутреннего кармана облатку с ярко-красными таблетками.

«Алко», — кричали кровавые буквы на этикетке, — это то, что наши пра-пра-прадедушки называли виски, только гораздо лучше». Агент положил таблетку под язык, почти мгновенно ощутив, как знакомое дурманящее тепло мягкими толчками начинает обволакивать мозг.

Старшему агенту общества по спасению жителей сельвы было тридцать семь лет.

Семнадцать лет назад гравилет службы безопасности мегалополиса пронес его и других участников миссионерского десанта над прозрачной стеной и впервые высадил в сельве. Все эти годы агент пытался добросовестно следовать инструкции. Ее положения были предельно лаконичны:

«Если ты встретил отшельника, при каких бы обстоятельствах это ни случилось, убеди его вернуться в мегалополис. Используй любые доводы и средства, какие сможешь.

Если тебе не удалось убедить отшельника, любой ценой сумей принудить его пойти с тобой. Если и это невозможно, немедленно сообщи о местонахождении отшельника службе безопасности.

Если ты не можешь связаться со службой безопасности и видишь, что отшельник уходит, — убей его. Убивая отшельника, ты содействуешь прогрессу. Пока отшельник в сельве — он враг».

Семнадцать лет назад он был готов слепо следовать каждому положению инструкции. Тогда ремесло миссионера казалось ему занятием для настоящих мужчин, чем-то вроде увлекательной, пусть и не совсем обычной, охоты.

Что он знал об отшельниках семнадцать лет назад?

То, что знало о них большинство. В чем убеждал многоголосым хором все видеопрограммы мегалополиса, все учебные роботы в колледжах, все психологи, готовившие агентов к весьма специфичной миссионерской деятельности.