От находящегося в Троице-Сергиевой Лавре старца-митрополита Московского Платона (Левшина) Александру Павловичу передали икону преподобного Сергия Радонежского древнего письма с предвещением митрополита: «Кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей главы Наполеона». Александр от умиления вышел из собора в слезах. При появлении царя на крыльце собора из толпы закричали: «Веди нас, отец наш! Умрём или победим!» Это произвело очень сильное впечатление на государя. «Этого дня я никогда не забуду», — несколько раз повторил он.

Александр I встретился с московским дворянством и купечеством. Дворяне обязались выставить 80 тысяч ратников ополчения. Самые богатые московские помещики П. А. Демидов, граф П. С. Салтыков и двадцатилетний граф Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов организовали на свои деньги по полку и содержали их до конца войны. Всего же московские дворяне пожертвовали за время войны около трёх миллионов рублей, а купцы — более десяти миллионов.

Так же были настроены и мужики.

Известно из документов, что крестьяне Тамбовской губернии плясали от радости, когда их забирали в рекруты, — зная, что впереди война, а может быть, и смерть.

Подобный патриотический подъём нарастал по всей России. На помощь русской армии вставал весь народ.

В ту эпоху между верхами и низами русского народа лежала глубокая пропасть, созданная сто лет назад Петром I. Именно Пётр провел насильственную вестернизацию в России, бросил старую Москву и построил новую столицу поближе к западным границам. Он внедрял западные обычаи, манеры, моды, ценности, культуру и даже язык. Возникла пропасть между верхами и низами народа. С тех пор дворянство стало больше объясняться по-французски, а иные и вовсе не знали хорошо русского языка. Эти «русские французы» презирали свою страну, в которой «имели несчастье родиться». А русские мужики и бабы продолжали носить русскую одежду, говорить по-русски, петь русские песни, ходить в церковь, хранить верность традициям и обычаям предков. Сохранение такого положения стало возможным в силу неравных прав дворянства и крестьянства.

Главной особенностью России в то время было крепостное право, согласно которому около 20 миллионов человек крестьянского населения были фактической и формальной собственностью нескольких десятков тысяч помещиков из дворян, владевших не только землёй, «поместьем», но и кто десятком, кто тысячами «крепостных душ».

Крепостные не обладали правом личной свободы, были обязаны работать на своего хозяина, но при этом все они имели собственное хозяйство — избу, лошадь, корову, овец. Самые сметливые из них, накопив денег, выкупались на волю и становились купцами, промышленниками, хозяевами трактиров и постоялых дворов. Не раз на протяжении веков вспыхивали крестьянские бунты «за волю», но власть подавляла их.

У Александра I в начале его правления была мысль, что надо бы освободить мужиков, но он не решился, боялся гнева дворян-помещиков. Он знал, что «революционный император» уничтожил в Европе последние остатки крепостного права, и теперь опасался, что Наполеон попробует поднять в России мужиков против дворян. Наполеон же счел русских мужиков «тупыми скотами» и не предпринял попытки отменить крепостное право на захваченных им территориях.

А как повели себя мужики?

В начале июля в свою деревню в Тульской губернии спешно приехал помещик Дмитрий Алексеевич Яньков. После службы в церкви он созвал всех к своему дому и вышел на крыльцо. «Друзья мои, нам грозит опасность! — сказал Яньков. — Французы идут на Россию! Мы должны послужить царю и Отечеству, защитить православную веру. Московское дворянство положило дать в ополчение от десяти одного. Я неволить никого не хочу, а кто желает доброю волею, пусть станут особо».

От толпы отделились желающие идти в ратники, что-то много.

«Нужно тридцать два человека! — сказал Яньков. — Я на себя не беру посылать другого под пулю, а вы помолитесь и бросьте жребий».

Так и поступили мужики. Никому не было обидно — ни тому, кто шел на войну, ни тому, кто оставался.

После того как две русские армии соединились, встал вопрос о главнокомандующем. Багратион был искусен в бою, любим солдатами, но слишком горяч. Барклай-де-Толли считался опытнее и мудрее, но его критиковали в армии и в народе за отступление, ему не доверяли из-за нерусской фамилии.

Одному Богу известно, что переживал Барклай-де-Толли, когда при объезде полков его приветствия оставались без ответа. В терпении и молчании переносил оскорбления этот великий полководец, жертвуя своим самолюбием и своей репутацией ради спасения армии, а значит, России.

Александр Павлович не вступился за своего министра, хотя продолжал его высоко ценить и, конечно же, помнил о плане 1807 года. Царю хотелось отвести от себя всеобщее недовольство неудачным ходом войны.

Дворянские общества Петербурга и Москвы предложили поставить во главе русской армии Кутузова. Царь недолюбливал этого генерала, но был вынужден подчиниться общему гласу.

8 августа Кутузова назначили главнокомандующим.

Старый генерал поставил условие: оставление армии братом царя, наследником-цесаревичем Константином Павловичем. «Ведь я не смогу ни наказать его, если он плохо себя поведёт, ни наградить, если он хорошо себя проявит», — объяснил царю Кутузов.