— Хорошо, подожди минуту. Я не понимаю. Я понял, что парень был слишком назойлив, но почему она использовала перцовый баллончик?

Внезапно я смаргиваю слезы.

— Дерьмо, — говорит он. — Прости. В любом случае, если ты не хочешь говорить об этом, то не говори.

Я закусываю нижнюю губу, затем шепотом говорю:

— Он пытался изнасиловать меня прошлой весной.

Все в поведении Дилана изменилось в одно мгновение. Он был расслабленным, довольным собой, но затем на слове «изнасиловал» он выпрямился на стуле в боевой готовности. В его глазах полыхала ярость, которую я никогда не видела прежде. Он весь дрожал.

— Как говоришь его имя? — спросил он очень низким голосом.

— Это неважно, — говорю я.

— Нет. Важно.

— Почему?

— Потому что если я когда-нибудь увижу его, то отправлю в гребанную больницу. Надолго.

Он серьезно. Действительно серьезно. Я не сомневалась, если бы Рэнди Брюер был перед ним прямо сейчас, Рэнди был бы в больнице. А Дилан был бы в тюрьме.

— Ты действительно сильно изменился, — шепчу я.

— Что? — спрашивает он.

— Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.

Он моргает.

— Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…

Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.

— Сделаешь все для чего?

Он почти рычит от разочарования.

— Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.

Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?

— Послушай меня, Дилан. Это важно.

Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.

— Хорошо.

— Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны… нам не нужно… это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.

Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.

— Ладно, — сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. — Твоя очередь.

— Моя очередь для чего?

— Твоя игра.

Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.

— Я не уверена, что хочу играть.

Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.

— Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.

— Вижу, — говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.

— Задай мне вопрос, — говорит он. — Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.

Я качаю головой, затем говорю.

— Хорошо. Твое любимое воспоминание.

Он грустно улыбается.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.

— Ох, нарушь правила. Скажи мне.

Он глубоко и судорожно вздохнул.

— Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.

Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.

— Моё — когда мы впервые поцеловались.

— Недалеко от Мертвого моря, — отвечает он.

— Было темно, дул ветер, — говорю я, — и это было здорово, мы были одни.

— Ты сказала: «это все усложнит».

Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.

— Это была правда.

— Да, — говорит он. — Была.

— Где мы ошиблись?

Он пожимает плечами.

— Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.

Я качаю головой.

— Как и я.

Он смотрит на стол и не отвечает.

Наконец, я почти шепотом говорю:

— Дилан, ты когда-нибудь думал… — я не могу закончить вопрос.

Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.

— Всегда, — говорит он.

Я сглатываю.

— Мы должны идти.

— Да, — отвечает он.

Хорошо. Я первым признался, что мы пересекли границы, и не знал, как к ним вернуться. Мы оба более или менее признали, что по-прежнему любим друг друга. Мы оба так сильно облажались, что я не знаю, что думать или говорить.

Я прихожу в кабинет как в тумане. По вторникам в девять утра я занимаюсь алгеброй. Я уже пытался бороться с ней, если честно. Это сводит меня с ума, потому что я должен знать ее на пять. В средней школе она мне давалась легко, особенно если учесть, что я был новичком, и тогда я был действительно хорош в математике. Теперь иногда я смотрю на задачи и ощущаю боль сзади глаз, формулы и цифры плывут у меня перед глазами, словно в проклятой горячей ванне.

Три недели спустя я завалил курс. Проблема была в том, что я пользовался льготами для военнослужащих. Я провалился, поэтому подошел в конце дня к профессору Уилеру и сказал:

— Профессор Уилер, мы можем поговорить минутку?

Он поднял взгляд от бумаг и сказал:

— Я принимаю по четвергам с десяти.

— Это не займет больше нескольких минут, сэр.

Он хмурится, на его лице между бровями образуется складка, и говорит:

— Что я могу сделать для вас, мистер Пэриш?

Я делаю глубокий вдох и говорю:

— Я провалил ваш курс.

Он кивает.

— Да.

— Послушайте, сэр… я хотел спросить… вы не знаете каких-нибудь свободных репетиторов?

— Возможно, мистер Пэриш, алгебра просто не для вас. Вы пробовали взять «математику для гуманитариев»?

Сначала я хотел ударить его, чтобы стереть самодовольную улыбку с его лица. Он не скрывал неприязнь к солдатам с тех пор, как я начал посещать занятия. Я сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и выдохнул. Математика была моим даром в средней школе. Из-за бомбы и того, что она сотворила с моим мозгом, я теперь не мог помнить некоторые вещи.

— Сэр… я знаю, что не нравлюсь вам. Но я прошу вас о помощи. Я хочу вернуться к своей жизни. Мне это нужно. Понимаете?

Он потирает свою бороду большим и указательным пальцами, глядя на меня. Наконец, он говорит:

— Я могу помочь вам связаться с несколькими репетиторами.

Я с облегчением вздыхаю. Он пишет номер и передает мне.

— Понимаете, я ожидаю от вас успеваемости, — говорит он. — Просто то, что вы были солдатом, не значит, что вы можете рассчитывать на послабление. Если вы собираетесь остаться в моем классе, вы будете зарабатывать оценки, которые заслуживаете. Я понятно выражаюсь?

Я киваю. Это все, о чем я прошу.

Затем я отправляюсь в класс древней западной цивилизации, с которой дела у меня были гораздо проще. Той же ночью я отправил письмо преподавателям, которых он предложил.

У меня были проблемы со сном в ту ночь. И если на чистоту, у меня никогда не было проблем со сном. Армия научила меня спать, пока есть возможность. Пятнадцать минут езды на заднем сиденье грузовика, едущего вниз по пыльной дороге? Вагон времени. За последние два года я мог закрыть глаза и спать без мыслей и тревог. Но не в ночь после совместной пробежки с Алекс, мои мысли возвращались к тому, что я сказал, к тому, что сказала она.

Ей не нужно было говорить это, чтобы я понял. Если бы я не был таким чудаком, удалив Skype и Facebook и не отвечая на ее письма, ей бы не пришлось идти на то свидание прошлой весной. И этот парень не пытался бы ее изнасиловать.