Отец и мачеха решили отдать меня в подготовительную школу в Нью–Джерси. Меня учили доить коров, играть в шахматы и говорить по–немецки. Я вступил в школьный хор, играл в футбол, баскетбол и учился боксировать.
В тот день мы удрали с уроков и пошли на речку купаться. Мальчишки ныряли с берега высотой пятнадцать футов. Он был больше меня и дразнился, потому что я боялся нырять. Я ударил его по зубам и он бросился на меня. Я нырнул и ударился головой о камни у берега. Меня выгнали из школы, и отец на «скорой помощи» отвез меня в Нью–Йорк, в больницу.
Мачеха сказала, что если я останусь в доме, то она уйдет. Отец пообещал, что подпишет все необходимые бумаги, если я пройду в военно–морское училище. Я прошел, но отец ничего не подписал, сказав, что я еще маленький, а кроме того он не думал, что я пройду тест. Я назвал его лжецом и сказал, что ненавижу его. Он сбил меня с ног, я встал и сказал, что он не может сделать мне больнее, потому что я ненавижу его. Он снова сбил меня с ног, я снова встал, и так повторялось несколько раз. Мне было четырнадцать лет. Отец купил мне билет на поезд и отправил к матери в Пенсильванию.
Мать, сестра и я спали в одной кровати; я тискал и целовал ее всю первую ночь. Я часто прогуливал школу, днями и ночами слоняясь по улицам. Мать заперла меня в подвале, но я выбрался оттуда и вломился в дом. Мать позвала своего любовника полисмена, чтобы он научил меня дисциплине, но я схватил кухонный нож, направил на него и сказал, что ударю, если он прикоснется ко мне. Этот ленивый полицейский скрутил меня и отправил в исправительный приют для мальчиков. Суд по делам несовершеннолетних признал меня «неисправимым» и поместил в школу для трудновоспитуемых детей.
В семнадцать лет я оставил исправительную школу и вступил в вооруженные силы. Отец мой умер от передозировки сонных таблеток, и я поехал на похороны. Я смотрел на лицо лежавшего в гробу отца и ничего не чувствовал. После отпевания я сказал дяде, что меня произвели в капралы медицинской службы. Дядя сильно разозлился, потому что я не выказал должного уважения к умершему отцу.
Мне было двадцать, а ей восемнадцать лет, мы познакомились на катке недалеко от военной базы. Это был мой первый сексуальный опыт, а через две недели мы поженились. Моему сыну было шесть месяцев, и он беспрерывно кричал. Я бил его, оставляя багровые отпечатки пальцев на его ягодицах. Жена была беременна, когда я добровольно вызвался служить за океаном. Я отбыл к новому месту службы, когда моей дочери было две недели. За границей я занялся своим религиозным просвещением, каждое воскресенье ходил в церковь и отправлял жене все деньги, оставляя себе три доллара в месяц. Я хранил верность жене на протяжении всех двух лет службы за океаном. Я вернулся домой и через год имел половое сношение со своей дочерью, которой было тогда два с половиной года.
Из ее писем я понял, что моя жена загуляла. Я начал пить, курить и заниматься сексом с другими женщинами в течение целого года. Когда еще один солдат вздумал посмеяться надо мной по поводу неверности моей жены, я набросился на него с саперной лопаткой. Состоялся военно–полевой суд. До первого заседания я принял большую дозу снотворного, и все кончилось психиатрической лечебницей. Меня уволили с военной службы и выписали из госпиталя, отпустив на все четыре стороны. У меня родилась вторая дочь, но я сомневаюсь, что от меня.
Мне было двадцать пять лет, когда я уехал в Техас, сказав жене, что вызову ее, как только устроюсь. На самом деле я не собирался ее вызывать. В Техасе я работал, пил и завел несколько любовных романов. Жена приехала ко мне сама, через шесть месяцев мы разошлись, а позже развелись официально. Я мучился горьким разочарованием.
Мне было двадцать шесть лет, когда я уехал в Калифорнию с намерением закончить колледж. Когда я встретил Глорию, она занималась продажей подписки на журналы, и я вызвался ей помочь. Мы жили в незарегистрированном браке, пока я учился на первом курсе колледжа, но я бросил ее, когда начал работать в школе для умственно отсталых детей. Я имел секс с несколькими работавшими там женщинами, а одна из них пожаловалась директору, что забеременела от меня. Меня уволили, и я в поисках выхода начал подумывать о самоубийстве. У меня по–прежнему были многочисленные половые связи, я много пил, курил и очень плохо спал.
Фэй была молоденькой студенткой колледжа, находившейся на испытательном сроке, когда я с ней познакомился. Я предложил помочь ей делать домашние задания, так как был тогда безработным. Я с неделю получал пособие, потом мы поженились, а потом она пошла работать. Я направил свои резюме в несколько агентств графства по трудоустройству и получил временную работу с ребенком, страдающим афазией. Я должен был подготовить его к надомному обучению, так как родители не хотели отдавать его в специальное учреждение. Меня наняло на эту работу графство, но я перепоручил работу по уходу за больным ребенком моей жене. Я постоянно ругал за неспособность работать с больным ребенком и вообще стал относиться к жене слишком критически. Мы развелись приблизительно в то время, когда ребенок был готов к школьному обучению. Меня снова стали преследовать мысли о самоубийстве, и я впервые в жизни признался себе, что болен и что мне нужна помощь. Я связался с консультативной службой колледжа и начал посещать групповые сеансы психотерапии. Вскоре я досконально изучил и освоил все методики, применявшиеся в той группе. Пока я ходил на курсы мы с сестрой обсуждали теоретические аспекты инцеста, а потом начали заниматься сексом и какое- то короткое время жили вместе. Групповые занятия с психиатром вскоре закончились без обсуждения моего любовного романа с сестрой, и я начал посещать индивидуальные и групповые сеансы у одной женщины–психолога. Я говорил с ней о своих многочисленных любовных связях, о моей прошлой жизни и о том, как проходило мое психотерапевтическое лечение. Через три месяца мы начали обсуждать проблему контрпереноса, а потом начали заниматься сексом. Я бросил работу и переехал к этой женщине на Голливуд–Хилл. Ей было под пятьдесят, мне немного за тридцать. Занимаясь в группе, я познакомился со своей нынешней женой и переехал в Северный Голливуд. Потом я нашел работу в психиатрической больнице. Потом я некоторое время искал работу через федеральное агентство и стал работать с людьми в общине.
Я женился в третий раз и по мере того, как улучшалось мое материальное благосостояние, я стал больше пить. Какие бы методы психотерапии я ни пробовал, мне ничто не помогало, я не мог избавиться от своей болезни. Меня всегда обманывали, все могли меня перехитрить, обойти, все могли мною манипулировать — психотерапевты, руководители групп, да и я сам. Я стал искусным в словесных интригах, интеллектуальной рационализации, теоретических объяснениях, решении проблем, физических прикосновениях и других методах психотерапевтического лечения. Но что бы я ни применял, я все равно оставался больным, и знал это. За все это время я лишь превратился из «невменяемого, необразованного и неизлечимого психопата» во «вменяемого, образованного психопата среднего класса».
Когда я впервые вошел в кабинет Я нова, он стоял за столом и смотрел на меня. У меня на лице красовалась приклеенная фальшивая улыбка, но он жестко произнес: «Не стой в дверях и не смотри на меня так. У меня пока нет ответов на твои вопросы. Ложись на кушетку». Такое было начало.
Деланная улыбка сползла с моего лица, и я лег на кушетку. Янов спросил: «Что ты чувствуешь?» Мои ответы были отрывочными и бессвязными. Я начал плакать, а Янов заговорил: «Что случилось? Давай об этом и поговорим. Выглядишь ты плохо». Я расплакался еще больше. Янов подождал, а потом сказал: «Скажи, что ты чувствуешь. Не старайся это выплакать». Постепенно я перестал плакать и успокоился. Янов снова заговорил: «Ну вот так. А теперь все же скажи, что ты чувствуешь?» Я ответил: «Тревожность; а также чувствую, как будто куда‑то плыву». Янов: «Ладно, а теперь погружайся в это поглубже; вытяни ноги. Теперь погружайся в самую глубину и ни о чем не думай. Пошел! Пошел!» Я начал мелко и часто дышать. Янов: «Дыши животом, из самого нутра; открой рот и выдыхая животом изо всех сил: скажи — ах — глубоко вдохнуть — ах — глубоко вдохнуть. Погружайся!» Я немного поддался. Янов: «Чтоте- перь?» Я: «У меня закружилась голова; я не поддаюсь. Я думаю и вспоминаю о страхе, что меня будут ругать. Мои похождения, мои позывы, все, что во мне сейчас — все это не то, что происходит со мной на самом деле. Я не хочу неудачи. Я не хочу провалиться. Я не хочу, чтобы меня ругали». Янов: «Кто?» Я: «Моя семья. Думаю, что моя семья. Я иду еще дальше. Думаю, что я не помню себя до трех лет. Я помню себя после трех. Я помню чувство обиды, чувство возмущения. Я не могу простить…» Янов: «Скажи это». Я: «Я не могу простить мою мать. Она бросила меня в три года. Я так и не принял мачеху. Наступает критика, меня снова начинают ругать. Почему я не так хорош, как мой брат? Он подчиняется; я бунтую. Я и правда не хочу. Я правда не хочу быть таким хорошим, как он. Он совсем нехорош».
