Печально, что я провела большую часть жизни в борьбе с чувством — ведь борьба — это мука, а чувство — это облегчение. Кроме того, чувство — это еще и боль. Какое облегчение, уйти от борьбы — двадцать пять лет я провела в беспрерывном противоборстве. Очень больно чувствовать и знать, что моя главная потребность никогда не будет удовлетворена — я смогу ее лишь прочувствовать. Борьба хранила меня от чувства боли, — боли оттого, что я одинока и никогда не смогу заставить маму и папу стать реальными и полюбить меня. Я могу лишь чувствовать свою потребность.

Как я уже говорила, мои первичные состояния имели различную интенсивность. Самые свободные из них были, одновременно, и наиболее простыми и непосредственными. Первое первичное состояние возникло у меня во время индивидуального сеанса в течение первых трех недель интенсивного курса. Все началось с того, что я вдруг замерзла. Вообще мне всегда холодно. У меня всегда ледяные руки и ноги, мне всегда холодно, даже если всем вокруг тепло. Я страшно мерзла, лежа на кушетке. От озноба у меня стучали зубы, я вся сжалась в комок. Арт велел мне как следует прочувствовать этот внутренний холод, и прежде чем я сумела что‑либо понять (я не поняла даже, как все произошло), я свернулась на кушетке как маленький ребенок, и зарыдала. «Хочу к мамочке», — хныкала я. Не знаю, как долго это продолжалось. Я не могла контролировать свое состояние. В своей жизни я много плакала, но никогда слезы не приносили мне облегчения. Тональность же этих рыданий была нова для меня, и я почувствовала, что они и есть та самая реальность, какой я не чувствовала никогда раньше. Боль, которую я испытала, была сладостной. Будучи взрослой, я всегда немного подворачивала внутрь правую стопу, словно маленькая девочка, стремящаяся защититься. Как только я почувствовала себя ребенком, стопа моя перестала подворачиваться и резко встала прямо. Арт сразу это заметил, а я потом специально смотрела на свои ноги и видела, что стопа перестала подворачиваться. Обе они вертикально смотрели вверх, когда я лежала на спине. После пережитого первичного состояния я некоторое время неподвижно лежала на кушетке. Переживание истощило меня, и я довольно долго не могла ничего говорить и двигаться. Впервые за много лет я почувствовала, что у меня теплые ладони. С тех пор у меня почти все время теплые руки.

Природа инсайта

В 1961 году президент Американской психологической ассоциации Николас Гоббс выступил с обращением на заседании Общества, коснувшись вопросов повышения качества психотерапевтической помощи в США. Поднятые Гоббсом вопросы относительно инсайта весьма важны, так как инсайт обычно играет основную роль в стандартной психотерапии. Вне зависимости от теоретических взглядов, большинство психотерапевтов — если не считать бихевиористов, — пользующихся инсайтом в своей клинической практике, считают, что если пациент поймет, по какой причине он поступает определенным патологическим образом, то он почти неизбежно откажется от иррационального невротического поведения.

Гоббс в своем обращении выразил большую озабоченность тем фактом, что очень часто влечении способных к великолепному инсайту больных невозможно достигнуть устойчивого прогресса. В этом с ним готовы согласиться очень многие из нас. Гоббс начал с того, что поставил под вопрос значимость инсайта, как лечебного метода вообще. Он привел примеры, когда хорошего эффекта удавалось добиться без инсайта — например, применяя метод игровой терапии у детей, терапию пассивными движениями и психодраму. При этом Гоббс отметил, что психотерапевты, придерживающиеся различных школ и применяющие разные, но одинаково эффективные инсайты, сообщают о приблизительно одинаковой частоте благоприятных исходов лечения. Гоббс, в связи с этим, ставит вопрос о том, не улавливает ли больной, проходя лечения инсайтом, личную систему интерпретации инсайта психотерапевтом. Представляется, сказал Гоббс, что «психотерапевт не обязательно должен быть прав — он должен быть убедительным»*.

* Nicholas Hobbs, «Sources of Gain in Psychotherapy», American Psychologist (November, 1962), p. 741.

Вопрос, поднятый Гоббсом, звучит так: «Каким образом могут быть одновременно верны различные интерпретации?» Насколько правомерно само понятие «верная интерпретация»?

Гоббс дает определение инсайта: «Инсайт — это утверждение клиента относительно самого себя, которое согласуется с мнением психотерапевта относительно того, что именно происходит с больным». Сделав такое отчаянное заявление, Гоббс оставляет в стороне инсайт как совершенно бесполезное упражнение, и переходит к обсуждению тех приемов, которые действительно приводят к улучшению состояния пациента. Гоббс говорит о понимании, теплоте и умении внимательно слушать больного, как о главных факторах улучшения его состояния — другими словами, о личных отношениях пациента и психотерапевта. Свое обращение Гоббс заканчивает такими словами: «Не существует истинных инсайтов, есть лишь более или менее полезные инсайты».

Так что же это такое — лечебный психотерапевтический инсайт? Я полагаю, что это объяснение нереального поведения. Истинный инсайт есть не что иное, как вывернутая наизнанку первичная боль. Инсайт есть ядро боли. Это то, что должно быть надежно скрыто, чтобы пациент не смог столкнуться лицом к лицу со страшной правдой. Таким образом, высвободить боль, это то же самое, что высвободить истину. При этом молчаливо предполагается, что есть не только просто «полезные» инсайты, как полагает Гоббс, но что у каждого больного есть единственная, точная истина относительно его личности.

Давайте рассмотрим пример. Пациентка, проходящая курс первичной терапии обсуждает своего отца, который был, по ее мнению, исключительно любящим человеком. Она рассказывает, как плохо относилась к нему мать, каким слабым он ей казался. Поговорив об этом некоторое время, она с недовольством заметила: «Мне очень хотелось, чтобы он восстал против нее». Я побудил пациентку обратиться непосредственно к отцу: «Папа, будь сильным, ради меня!» Больная пережила оченьтро- гательную первичную сцену, главным героем которой стал ее отец, который махнул рукой на семейные дела и, сломленный и потерпевший поражение, замкнулся в себе. Он был ребенком, который ничем не мог помочь дочери, не мог защитить ее от едкой и злобной матери. Увидев, что отец, в действительности, не любил ее и не мог ей помочь, так как реально сам нуждался в помощи, больная пережила настоящий поток внутренних озарений: «Вот почему я вышла замуж за такого слабого человека; я пыталась превратить его в сильного отца. Вот почему я плачу, когда меня обнимает сын. Вот почему я презираю тех мужчин, который позволяют своим женам насмехаться над собой. Так вот почему, вот почему…»

Эти «вот почему» и есть инсайты пациентки. Они суть объяснения того множества способов, какими она желает прикрыть свою боль. Патологическое поведение, каждый его тип, определяется каким‑то вытесненным и закрытым чувством. Ощущение чувства делает его доступным пониманию.

Обсуждать такие инсайты далеко не просто. Инсайты возникают из сложных взаимосвязанных систем и являются конечными результатами переживания целостного чувства. Пациенты называют это «толчком инсайтов», который является почти непроизвольным. Это инсайты, которые «чувствуешь корнями волос», как выразилась одна пациентка. Вытесненная боль этой женщины — боль, вызванная ощущением, что никто не может защитить ее от злой матери, — была настоящей причиной ее нереального поведения в зрелом возрасте. Для того, чтобы высвободить и выявить боль, надо вскрыть ее причины. Эти причины и есть инсайты. Как только боль начинает ощущаться, удержать инсайты практически невозможно, они начинают буквально захлестывать больного, потому что единственное подавленное чувство может стать причиной самого разнообразного невротического поведения.

Еще один пример: пациент обсуждает свой иррациональный гнев, направленный на жену и детей. «Они, черт бы их побрал, ни на минуту не оставляют меня в покое! Одно требование за другим, сплошные капризы! У меня нет ни минуты на себя». Он раздраженно говорит о том, что в его жизни нет никакого покоя. Я спрашиваю, не испытывал ли он того же чувства в детстве, в родительском доме. «А как же, — отвечает он. — Помню, черт возьми, как отец входил в мою комнату, когда я отдыхал или слушал музыку. Он тут же принимался подозрительно оглядывать комнату, чтобы убедиться, что я не занят делом. Бог мой! Я просто прихожу в ярость, когда вспоминаю о его подначках. Ни разу в жизни ему даже не пришло в голову сесть рядом и просто поговорить со мной. Он всегда выкрикивал список приказов». «Прочувствуйте это, — говорю я ему. — Пусть это чувство возникнет снова и захлестнет вас». Через некоторое время это чувство возникает, и я спрашиваю: «Что вы хотели ему сказать?» «О, — отвечает пациент, — я бы сказал этому ублюдку…» «Так скажите ему это сейчас!» Больной разражается потоком нелицеприятных эпитетов, какими он награждает своего отца, но вскоре злоба уступает место более глубокому чувству. «Папа, прошу тебя. Ну просто сядь рядом со мной. Ну хоть раз будь со мной ласков. Прошу тебя, скажи мне что‑нибудь доброе и приветливое. Я не хочу злиться на тебя. Я хочу тебя любить. О, папа!» Пациент начинает рыдать, разрываемый болью. Теперь начинаются его инсайты: «Вот почему я всегда занимал деньги — у него и других. Мне так хотелось, чтобы хоть кто‑то заботился обо мне. Вот почему я никогда не помогал своей жене. Я выполнял только его требования. Вот почему я всегда злился, когда детишкам была нужна моя помощь». Снова плач, снова крик, обращенный к отцу: «Папа, если бы ты знал, как одиноко мне было, когда я ждал тебя, ждал и надеялся, что ты придешь и согреешь меня. Просто придешь и положишь мне руку на плечо. Вот почему я таю, когда начальник говорит мне приятные вещи. Вот почему я просто цепенею, когда он высказывает малейшее недовольство моей работой».