И вот, в сопровождении этой внушительной толпы, я вышла из порта. Хуанито и мулаты остались присматривать за шлюпкой, а Хаюэйбо, обняв меня за талию и крепко схватив за руку, которую я перекинула ему через плечо, осторожно вел меня вперед, пока, вынырнув из переулка, мы не очутились на главной площади, где располагалась прекрасная резиденция губернатора, дона Херонимо де Суасо Касасолы, там же собирался и городской совет. Мы подошли к кафедральному собору и свернули к колоннаде, под которой собирались писцы, и когда я почувствовала, что больше не могу сделать ни шагу и вот-вот грохнусь в обморок, мы наконец-то подошли к дверям резиденции.

Вход охраняли два аркебузира. Увидев, что приближается столько народу, а нас было не меньше пятнадцати человек, они закрыли собой двери.

— Мне нужно повидаться с алькальдом Картахены, — сказала я со всей твердостью, которое позволяло мое состояние.

— А эти люди, вас сопровождающие? — спросил один из стражников, подняв забрало, чтобы их рассмотреть.

— Это мои друзья, — ответила я. — Я пришел, чтобы предъявить наши требования.

— Все пройти не смогут, — заявил другой стражник — крепкий юноша с длинным усами.

— Я войду один, но мне понадобится помощь, — я показала на Хаюэйбо.

— Хорошо, но только индеец. А остальные останутся здесь.

Я повернулась к торговцам и сказала:

— Подождите нас здесь, друзья. Я скоро вернусь.

Мы с Хаюэйбо двинулись внутрь, следую указаниям солдат, пересекли зал и огромную приемную и оказались в прекрасной галерее, выходящей на восток, поднялись по каменным ступеням и вышли в другую галерею, идентичную той, что и на первом этаже, и там прямо перед нами находилась дверь кабинета алькальда, дона Альфонсо де Мендосы-и-Карвахаля, ее тоже охраняли аркебузиры.

Они скривились, когда я заявила, что хочу предъявить требование, словно в их обязанности входило принимать меня и разрешать мои проблемы, но в конце концов, прождав довольно долгое время, за которое я несколько раз чуть не упала, я встретилась лицом к лицу с Альфонсо де Мендосой.

Алькальд был высоким и худощавым человеком с белой кожей, острой бородкой и напомаженными усами. Он восседал за столом в удобном кресле и оглядел меня с любопытством и нетерпением. По его бокам сидели писцы с кипой документов и принадлежностей для письма. Услышав, как мы вошли, секретарь за столом у окна повернул голову.

— Я хочу заявить требование, — произнесла я в третий или четвертый раз.

— И чего же вы хотите? — поспешно спросил секретарь.

Я отдала шляпу Хаюэйбо и левой рукой сняла с шеи футляр с документами и протянула ему. Он явно был раздражен тем, что приходится вставать, чтобы их забрать, но я была не в состоянии сделать еще шаг. Секретарь был одет во всё черное, за исключением белых чулок и пышного белого воротника, а на туфлях красовались большие черные банты. С моими бумагами он приблизился к дону Альфонсо и произнес:

— Речь идет о Мартине Неваресе, ваше превосходительство, законном сыне идальго Эстебана Невареса, торговца и жителя Санта-Марты.

— И чего вы хотите, юноша? — спросил алькальд.

— Я заявляю, что мой отец вчера вечером исчез из дома Мельхора де Осуны, жителя Картахены.

Перья писцов остановились, секретарь сглотнул, а дон Альфонсо побледнел и насупился. В кабинете воцарилась мертвая тишина.

— Мне кажется, вы немного торопитесь, юноша, — сказал наконец алькальд. — Мельхор де Осуна — почтенный торговец и имеет в этом городе хорошую репутацию, и вы не можете обвинять его без доказательств и свидетелей.

— У меня есть доказательства и свидетели, ваше превосходительство, — заявила я.

После моих слов снова на долгое время повисла тишина. Никто не пошевелился.

— Лучше присядьте, сеньор Мартин, — сказал дон Альфонсо, встревоженно почесав бороду. — Расскажите обо всем, что случилось, попонятнее, и я решу, удовлетворить ли ваше требование и принять ли ваших свидетелей и доказательства или отправить вас в тюрьму за клевету на честного человека.

Честного человека! Я испытывала искушение рассмеяться, но серьезность положения и угроза тюрьмы заставили меня сохранять спокойствие. Мельхор де Осуна — честный человек! Мог бы и не показывать свое бессилие так очевидно.

С многочисленными стонами я позволила Хаюэйбо помочь мне сесть на стул, который писец поспешно поставил для меня перед столом алькальда.

Я объяснила про долг моего отца и аренду потерянного имущества. Сказала, собрав всю боль и ярость, скопившиеся в моем сердце, что накануне вечером отец отправился на гасиенду Мельхора, чтобы выплатить последнюю треть ежегодного платежа, и больше не вышел из дома, что свидетелями тому были мои товарищи с корабля, испанцы Лукас Урбина, выходец из Мурсии, Матео Кесада из Гранады и Родриго из Сории, все христиане, уважаемые люди, чьему слову можно верить; что мы вчетвером находились перед гасиендой всё то время, пока отец отсутствовал, и он не мог бы оттуда выйти, чтобы мы этого не заметили, а мы его не видели; что когда мы приблизились к дому, чтобы расспросить о нем, нам сказали, что он ушел, и это явно было враньем, и что, когда мы не приняли эту ложь, двадцать рабов Мельхора по его приказу избили нас самым жесточайшим образом, как можно наблюдать по моему состоянию, а мои товарищи пребывают еще в худшем и даже не могли покинуть корабль; что мы очнулись, когда уже стемнело, и люди из Гефсиманского квартала помогли нам добраться до пристани, потому что идти мы не могли, и, наконец, я упомянула об унизительных словах Мельхора, которые он бросил моему отцу, когда тот платил ему в августе.

— Он сказал, что постоянно молится о его смерти, — с ненавистью выговорила я, — что ожидание слишком затянулось и что, когда он предлагал контракт на аренду имущества, он не рассчитывал, что отец проживет так долго, — прошептала я. — После событий вчерашнего дня у меня не было времени поразмыслить, да я и не хотела думать о том, что отец погиб от рук Мельхора, но, несмотря на то, что горе меня просто оглушило, я не могу не задаваться вопросом — что еще могло случиться с отцом, который вчера не вернулся на корабль, если, по словам этого пройдохи Мельхора, и правда таинственным образом ушел с гасиенды, так что мы не заметили. Если даже он потерял рассудок по причине своего преклонного возраста, ваше превосходительство, кто-нибудь наверняка вернул бы его на корабль. Но он до сих пор не вернулся. И по этой причине я уверен и повторяю вашей милости, что на гасиенде Мельхора с моим отцом стряслось что-то ужасное, и требую от вас, как от судьи Картахены, использовать все ваши возможности и власть, чтобы выяснить, где мой отец и что произошло. Сами понимаете, сколько горя и тревоги причинит эта новость Марии Чакон, его спутнице жизни, когда дойдет до Санта-Марты.

Писцы, секретарь и алькальд переглянулись, а потом опустили глаза, их лица были бледны, как у покойников, а на лбу блестели капельки пота. Через некоторое время алькальд поднял голову и обратился ко мне со всей серьезностью, в то время как я пыталась сдержать свое беспокойство, сжав кулаки.

— Никак не могу понять, любезный сеньор, — сказал дон Альфонсо несколько вызывающе, — с какой стати Мельхору де Осуне причинять вред вашему отцу. Разве он не выплачивает приличные суммы за аренду дома, лавки и корабля, по вашим же словам?

Я изо всех сил зажмурилась, чтобы сдержать слезы.

— Именно так, ваше превосходительство, — ответила я дрожащим голосом. — По словам этого негодяя, десяти лет выплаты за аренду вполне достаточно. Он хотел получить обратно имущество, поскольку, как он нагло заявил, денег он уже имеет достаточно, больше губернатора. Однако он и за миллион мараведи не хотел отказываться от права владения нашим домом в Санта-Марте, кораблем и лавкой, потому что хорошая мебель и недвижимость со временем лишь растут в цене.

Я знала, что в эти мгновения происходит у них в головах. Фамилия Курво не прозвучала, но витала в воздухе. Дон Альфонсо де Мендоса уже видел опасность для своей позиции и должности, но всё же не мог под каким-либо предлогом отвергнуть мое требование, потому что закон был на моей стороне и скандал мог разлететься очень далеко — я собиралась, если отец не объявится или будет найден мертвым, дойти с этим делом до королевской канцелярии в Санта-Фе, а это то же самое, что представить дело лично королю Филиппу.