— А ваши моряки... отец? — я так стеснялась произносить это слово по отношению к незнакомцу, что почувствовала, как покраснела до корней волос, но подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Они ведь знают, что вы нашли меня здесь.

— О них не беспокойся, сынок, — ответил тот на удивление уверенно, учитывая то, насколько неловкой для нас обоих была эта ситуация. — Как и о хозяюшке, которая дала свое имя этому кораблю, Марии Чакон, и о всей ее родне, с которой ты познакомишься.

— Вы женаты?

— Не в церкви, как ты. Но женат по совести и в ее глазах, и только это имеет значение. Я провел с этой чертовкой больше двадцати лет, — продолжил он, растянув губы в широкой улыбке, словно внебрачное сожительство было самым лучшим выбором, и, снова сев в кресло, взял в руки лютню. — Я ни разу об этом не пожалел. Хотя, несомненно, инквизиция приговорила бы меня за это, как поступила с вашим отцом.

И тронув струны, он запел своим приятным голосом ту же песенку, что я слышала утром из хижины:

Вам готов я услужить,

Такова моя судьбина.

Жизнь готов я положить,

Коли буду я покинут.

Услышав это, моряки бросили работу и приблизились к нам. Некоторые достали из корзин буханки хлеба, сыр, говяжью и свиную солонину и сушеную рыбу, а кто-то притащил еще и бутылки с вином. Мы уселись в кружок на песке под навесом, за исключением сеньора Эстебана, сидящего на стуле, и перед тем как приступить к трапезе, мой новый отец обратился к своим людям:

— С сегодняшнего дня и навечно, — торжественно объявил он, — для всех вас этот молодой человек без дальнейших объяснений превратится в моего сына Мартина Невареса. Когда мы вернемся на Санта-Марту и во всех портах, куда мы зайдем, если вас спросят, вы будете всем объяснять, что я прижил его с индианкой из племени араваков в Пуэрто-Рико и забрал его во время этого плавания.

Все кивнули.

— А что скажет сеньора Мария? — спросил один из них с некоторым беспокойством.

— Поначалу, наверное, поднимет крик до небес, как вы можете себе представить, — спокойно согласился капитан, — но потом он просто станет еще одним ее сыном, и она будет оберегать его и заботиться, пока вконец не избалует.

Моряки расхохотались и, обмениваясь шутками, начали довольно утолять голод. Тогда я впервые смогла рассмотреть их без спешки. Один юнга, Хуанито, был негритенком лет семи или восьми, а второй, Николасито, индейцем не старше шести. Из восьми моряков те, что схватили меня, Антон и Мигель, были мулатами (Антон был плотником и конопатчиком, а Мигель — коком), штурман Гуакоа был индейцем и почти не размыкал губ, разве что для еды, всегда держась в сторонке, остальные пятеро — негр Томе, индеец Хаюэйбо и испанцы Матео Кесада, урожденный в Гранаде, Лукас Урбина из Мурсии и Родриго из Сории — все отличные ребята и умелые работники, как я позже смогла убедиться.

В тот же день после трапезы я присоединилась к команде как еще один моряк. Килевание состояло прежде всего в том, чтобы сжечь толстый слой ракушек и водорослей, которые прилипали к корпусу во время плавания и делали корабль более медленным и тяжелым. Потом с помощью скребков эту обугленную массу счищали и обрабатывали древесину смолой и серой, чтобы защитить ее от стихии. Наконец, чтобы закрыть щели и придать кораблю большую скорость, нужно было вручную положить толстый слой вонючего жира. Новый отец ничего не сказал про жалованье, но будет он мне платить или нет — я всё равно наслаждалась этим занятием.

Когда прилив снова поставил корабль на воду, мы отправились спать, а мне разрешили отдохнуть в своем жилище на холме в последний раз. Несмотря на усталость и боль от мозолей на руках, прежде чем рухнуть в постель, я собрала узелок с моим скудным имуществом и с грустью попрощалась с этим местом. На следующий день, на заре, оба юнги, Хуанито и Николасито, вошли в мое жилище, чтобы меня разбудить, помогли перенести мой стол-шлюпку и снова приставили к работе, поскольку мужчины, воспользовавшись первым отливом, начали опаливать правый борт корабля, лежащего теперь на левом борту. Мы трудились весь день, а с наступлением сумерек, когда начался прилив, корабль снялся с якоря и покинул риф.

Я уплыла с острова так же, как и прибыла туда: ночью и вымотанная до предела, но теперь я была довольна, что плыву на прекрасной шебеке, которую уже немного считала своей, потому что вложила в нее столько сил. Я пока не была с ней знакома изнутри и ничего не знала о грузе, особенностях и мореходных качествах. По правде говоря, я не имела ни малейших представлений об искусстве мореплавания, но первое плавание на «Чаконе» было поучительным и принесло много открытий. Пока мы отдалялись от острова, я поклялась, что сколько бы времени это ни заняло, когда-нибудь я на него вернусь.

Подгоняемые сильными ветрами, на следующий день мы пришвартовались в Тринидаде и в тамошнем порту сеньор Эстебан поприветствовал торговцев и жителей острова, которые пришли, как только узнали о нашем прибытии, и продал им продовольствие, что мы привезли: масло, мед, уксус, вяленую говядину, миндаль, вино и крепкое спиртное, каперсы, а из прочих товаров — часы, картины, мыло, буквари для детишек, чтобы учились читать и писать, железные фонари, сверла, зеркала, ножницы, иглы, нитки, кружева и шляпы, ткани, ножи, мотыги, лопаты, гребни, нотные листы и тексты песен, подушки, плуги, упряжь для мулов и лошадей, бумагу, молотки, духи и одеколоны, лекарства, и, что самое главное, — воск для освещения домов и церквей и парусину для починки кораблей.

Многие эти вещи отдавались не за деньги, а в обмен на другие товары, потому что, как мне сказали, в Индиях не хватало наличных, поскольку все металлы отправлялись в Испанию, как золото и серебро, так и медь, отсутствовал также жемчуг, который миллионами добывали на Твердой Земле, как и любые другие ценные предметы, которые можно было бы использовать в качестве монет. По этой причине мы загрузили в Тринидаде большое количество какао, гипса, говядины, кокосов (это оказались те самые орехи с белой сочной мякотью, покрытые коричневыми волосками), домашнюю птицу, деготь и уголь.

Ветра и течения в этом районе были направлены в сторону побережья, к Санта-Марте, так что плавание было быстрым и приятным, а расстояние между городами показалось довольно небольшим. После Тринидада мы проплыли мимо необитаемых островов Лос-Тестигос и всего через два дня прибыли на Маргариту. Глашатай объявил о нашем появлении, и вскоре порт наполнился торговцами и местными жителями, заинтересованными в наших товарах. Отец запретил мне сходить на берег, чтобы не никоим образом не рисковать нарваться на дядю Эрнандо, так что я осталась на корабле одна, наблюдая, как все весело удаляются в шлюпке. Я воспользовалась этим, чтобы опорожнить мочевой пузырь без обычных опасностей, поскольку во время плавания мы должны были пройти до гальюнной фигуры [14] на носу и оттуда свеситься в море — к счастью, там мы находились не на виду, что позволяло мне справлять нужду, поскольку бьющиеся о борт корабля волны всё смывали.

В ожидании возвращения моего нового отца и товарищей я сильно скучала, правда, по крайней мере, получила возможность осмотреть весь корабль в свое удовольствие. «Чакона» была старой шебекой с тремя мачтами, без марселей (бизань на корме, грот посередине и фок на носу с маленьким развевающимся вымпелом), с латинским парусом [15], легким корпусом и единственной палубой, с неглубокой осадкой, высоким носом, а на юте возвышалась бизань, под которой находилась каюта моего отца, корабль был так быстроходен, что с легкостью мог опередить любой другой.

«Чакона» была водоизмещением около шестидесяти тонн и составляла тридцать вар в длину, двадцать в высоту и восемь в ширину. Ее корпус, как я позже выяснила, был обит бронзой с помощью деревянных шпилек, так что это был отличный корабль, надежный и с хорошими мореходными качествами. Ниже палубы находились кормовой и носовой трюмы, где хранились товары, отсек для припасов, якорное и канатное отделение и каюта боцмана, которую раньше использовали для хранения оружия и пороха, а теперь она превратилась в мою личную каюту.