— Ты наследница своего дяди и супруга! — объяснил мне отец. — Начиная с прошлого сентября латунная мастерская принадлежит тебе. Мне сказали, что в живых не осталось ни одного члена семьи, и поэтому в этом году ее продадут на торгах. Что ты намерена делать?

Ошеломленная этой новостью, я пыталась пробудить разум, чтобы ответить отцу. Если я снова стану Каталиной Солис, то смогу остаться на Маргарите, занявшись латунным производством, и вести мирную и обычную жизнь богатой вдовы, если же останусь Мартином, то могу стать капитаном и адмиралом. Весьма сложное решение в такое время суток. На меня нашло какое-то наваждение, потому что тогда мне казалось вполне разумным, что я смогу совместить и то, и другое. Почему бы нет? У меня бы получилось. У меня имелись документы Каталины и документы Мартина. Почему бы не использовать обе мои личины?

— Да это просто безумие, — заявил отец, когда я ему рассказала.

— А разве не ваша милость подкинули мне эту идею, когда усыновили два года назад?

— Я? — удивился он.

— Припомните, отец, у меня ведь хорошая память. В тот день, когда вы объявили, что усыновили меня, прежде чем выйти из комнаты, вы весело рассмеялись и сказали, что хотели бы дожить до того дня, когда я стану пользоваться обоими именами по своему выбору. Разве это не так?

— Так, — хмыкнул он, и по его лицу я поняла, что эта двойная игра его искушает и веселит. Как и меня. Почему бы нет?

Мы добрались до полуострова Арайя, еще не зная, что этот раз станет последним, когда мы видимся с фламандцами, потому что еще до конца года, в ноябре, несколько военных галеонов, известных под именем Армада океанских морей, напали на Арайю, застав всех врасплох, изгнали оттуда добытчиков соли, торговцев и гукоры и покончили с Мушероном и многими другими. Мушерона казнили за пиратство, а мы и не возражали. Сожалели ли мы о его смерти? Не знаю, мне кажется, что нет, хотя в тот же день, загружая на корабль оружие, мы еще совершенно не представляли, чем всё закончится. Мушерон обращался с нами без какого-либо уважения, и увидев, что мы не привезли табак, разорался как бешеный, но был изумлен, когда мы показали ему драгоценности, которыми собираемся расплатиться. Сияние золота и драгоценных камней погасило его возмущение и запечатало рот.

Немного погодя мы вручили оружие Бенкосу в устье реки Магдалена, хотя на сей раз нас поприветствовал Сандо, когда мы сошли на берег. Впервые с ним не было короля Бенкоса.

— Отец тайно встречается с доном Херонимо де Суасо, губернатором Картахены, — объявил Сандо с очевидной гордостью.

— Король Бенкос в Картахене? — поразилась я.

— Нет, братец Мартин, отец не такой дурак. Он уже во второй раз встречается с доном Херонимо посреди джунглей, между болотами, и место выбирают и согласовывают оба, чтобы обеспечить собственную безопасность.

— Так значит, — довольно заметил отец, — они пришли к соглашению.

— Похоже на то, сеньор Эстебан. Хотя есть один пункт, по которому они никак не могут прийти к соглашению. Губернатор готов пойти на всё, но только не обращаться с моим отцом по-королевски, как он того требует. Говорит, что на одной территории не может быть двух королей, а Филипп III — единственный король на этой земле. Если отец отступится, а он ни под каким видом на это не идет, то для наших поселений настанет мир.

— Неужели он не может отказаться от титула короля ради жизни своих подданных? — удивилась я.

Лицо Сандо приняло скучающее выражение.

— В Африке он был королем, братец! — воскликнул он, раздраженно фыркнув и оглядывая своих людей, складывающих оружие и порох в каноэ, которые затем направлялись вверх по Магдалене. — С самого рождения я от него ни о чем другом и не слышал. Никто не заставит его отречься. Но всё же мне почему-то кажется, что он об этом подумывает. Надеюсь, он так и поступит.

— И я надеюсь, — сказал мой отец.

В понедельник, двадцать восьмого июля 1605 года, Бенкос Бьохо, известный также как Доминго Бьохо, король беглых рабов Твердой Земли, свободно вошел в Картахену, чтобы подписать соглашение о мире, которое, кроме всего прочего, делало законными поселения беглых рабов, предоставляло им всем свободу и, что самое важное, позволяло Бенкосу одеваться как благородному испанцу. Он отказался от своего титула короля, но не от уважения, которое заслуживал правитель, и не от чувства собственного достоинства.

Проведя несколько недель в Санта-Марте за долгими беседами с отцом и матушкой, которая, конечно же, не могла не вмешаться в такое важное решение, много гуляя вдоль Мансанареса и посвятив много часов чтению, я задумала следовать принятому на Маргарите решению: стать и Мартином и Каталиной одновременно.

Я заявлю о своих правах на латунную мастерскую (сказав, что провела много лет на необитаемом острове, после чего меня спас торговец), обоснуюсь там, в доме покойного дяди, и стану Каталиной Солис, юной вдовой двадцати трех лет. Когда я буду посещать Санта-Марту или плавать на «Чаконе» вместе с ее командой, я останусь Мартином Неваресом, молодым человеком чуть моложе двадцати. Причин для такой неслыханной дерзости было множество, но самыми весомыми для меня оказались две: во-первых, отец хотел иметь сына Мартина, наследника и продолжателя благородного рода, который позаботится о его имуществе и большой семье, когда его не станет. Лишь так он может упокоиться с миром, сказал отец.

Во-вторых, я хотела вернуть собственную личность, хотела перестать быть Мартином, хотя бы время от времени ощущать себя Каталиной, женщиной, лишь так я могла чувствовать себя хорошо, хотя и ненавидела унизительное и рабское положение, в котором пребывали женщины. Я нуждалась в свободе Мартина и сущности Каталины. Чего бы мне это ни стоило, я стану двумя одновременно.

Чего я не могла предугадать в 1605 году, когда приняла свое решение, что и Мартин, и Каталина обретут широчайшую известность во всем Новом Свете, что Мартин будет управлять пиратским кораблем, а Каталина... Хотя нет, больше ни слова. Ведь это уже другая история.