Жара и не думала спадать, но стоило нам с Себастьяном переступить порог «Гарды», как мы очутились в самом сердце вечной мерзлоты. Ледяная глыба, очертаниями весьма схожая с Надей, неподвижно сидела за компьютером, монитор которого, казалось, посеребрил иней. Поодаль от нее, в кресле у незажженного камина, сидел Даниель, сильно напоминающий снеговика, только что пережившего обстрел снежками.

Я немедленно покрылась гусиной кожей — находиться в этом помещении без дубленки, шапки и зимних сапог не представлялось возможным. Себастьян поежился.

— Так, — сказал он, скептически оглядев двух жертв «холодной войны», — пора с этим заканчивать. Надя, ты согласна со мной, что ангелы и боги — два различных понятия?

Ледяная фигура слегка пошевелилась, хотя нельзя было понять, в каком смысле толковать это движение. Себастьяна это не смутило.

— У людей бывают нервные срывы, всяческие кризисы, депрессии и прочие прелести в этом же духе. А вам, милые дамы, не приходило в голову, что и с ангелами может происходить что—то подобное? Или вы считаете, что, раз мы ангелы, мы можем испытывать только положительные чувства и эмоции и быть все время благостными и слащавыми, словно герои рекламы кондитерских изделий? И вы думаете, что мы не можем совершать глупостей и необдуманных поступков?.. Да, Даниель поссорился с Надей и решил уехать, куда глаза глядят…

— И куда же глядели его глаза? — спросила ледяная фигура соответствующим своему виду голосом.

— В Петербург, — жалобно проскрипел снеговик.

Тут я сообразила, что львы с золотыми крыльями мерещились мне неспроста, и благодарно посмотрела на кольцо, мысленно извиняясь. Кольцо мигнуло в ответ — очевидно, в знак того, что примирение состоялось.

— …А я не мог бросить своего лучшего друга — у нас, у ангелов, не принято бросать друзей в беде, не знаю, как у вас, людей.

— А в Питере что, такие жуткие проблемы с телефонной связью? — самым невинным голосом поинтересовалась я. — Позвонить было нельзя? Или ты со мной тоже поссорился?

— Нет! Но если бы я позвонил тебе, мне пришлось бы одновременно приводить в чувство Даниеля, тебя и Надю, причем двоих последних — на расстоянии. Я решил, что лучше сделаю это после, при личной встрече.

— Мы чуть с ума не сошли! — завопила ледяная фигура, окончательно превращаясь в Надю.

— Но ведь не сошли же, — резонно возразил Себастьян. — И вообще, ничего такого страшного не произошло.

— Нам, правда очень, очень стыдно, — пробубнил приобретший очертания Даниеля снеговик, обратив на Надю взгляд, способный растопить не только лед, но и камень.

На лице Нади даже непосвященный мог прочесть мучительные колебания. И я ее прекрасно понимала. Наверняка она все выходные проторчала в четырех стенах, вместо того, чтобы последовать моему примеру и отправиться куда—нибудь, где можно было бы с легкостью развеять черные мысли и забыть о переживаниях, — и совсем не обязательно за город. Отплыв на целый день в кругосветное путешествие по магазинам, помимо необходимых и приятных покупок, обязательно приобретаешь не только массу полезных знаний и положительных эмоций, но и такую замечательную вещь, как усталость, и по возвращении домой тебе остается только бросить свертки, коробки и пакетики на пол, упасть без сил и почти без сознания на не застеленный диван и, не успев снять макияж с лица и туфли на шпильках с ног, забыться мертвым сном без сновидений. Но, зная Надю, можно было с уверенностью сказать, что никуда она не ходила — ни по магазинам, ни по гостям. Вместо этого сидела дома, время от времени облегчая свои страдания уничтожением некоторых предметов первой необходимости, как—то: любимой чашки Даниеля, его же темных очков, забытых в последний визит к ней, фена, подаренного им по какому—то случаю от полноты чувств, и прочего в том же роде. И очень глупо, на мой взгляд. Если бы она разбила этот фен о голову Даниеля, я еще понимаю — хоть какое—то удовольствие. А ломать полезную в хозяйстве вещь безо всякого вреда для того, кто ее подарил, — просто напрасная трата сил. И выливать духи в раковину тоже никому не советую, если, конечно, это не его духи — тогда, конечно, совсем другое дело.

Мало того, она еще наверняка звонила Даниелю и вешала трубку, а он перезванивал, но она опять вешала — и так без конца. От таких развлечений самая уравновешенная женщина может запросто свихнуться за сравнительно короткое время, а заподозрить Надю в уравновешенности может только тот, кто видел ее лишь на фотографии, да и то при условии, что Надю фотографировали, пока она спала.

И после всех этих мучений — так просто взять и простить? Легко сказать! Но и терпеть это состояние войны с тем, кого любишь так, что не знаешь, то ли зарезать его немедленно ножом для резки бумаги, то ли задушить в объятиях, — тяжелей не придумаешь.

Надя тяжело вздохнула, посмотрела искоса на Даниеля — воплощенное раскаяние и любовь, снова вздохнула и открыла рот… Но так ничего и не сказала. Потому что Себастьян, который, кстати сказать, в отличие от Даниеля, явно не испытывал ничего похожего ни на стыд, ни на раскаяние, в процессе разговора подошел к окну как раз в тот момент, когда Надя собралась вынести свой вердикт, внезапно воскликнул:

— По—моему, к нам гости!

Оставив свои места, все дружно бросились к окнам.

В тот момент, когда я выглянула наружу, из черного, размером почти с автобус джипа с непрозрачными стеклами, остановившегося у тротуара прямо перед нашими окнами, вылез молодой человек, состоящий сплошь из прямых углов и ведущий свой род, очевидно, от небезызвестного Собакевича. Оглядев наигранно— равнодушным взглядом соседние машины, ближайшие окна и рыжую бродячую собаку, занятую поимкой блохи, прямоугольный распахнул заднюю дверь джипа.

— Это бандиты? — пискнула я, впечатленная габаритами джипа и молодого человека.

— Сейчас узнаем, — откликнулся Себастьян. — Даниель, видишь их номера? Будь другом, посмотри в базе данных.

Даниель подсел к Надиному компьютеру и быстро застучал по клавишам.

В это время с подножки джипа на землю спрыгнул пассажир.

Вид его мало гармонировал со столь впечатляющим автомобилем — ни тебе дорогого костюма, несмотря на смертельную жару, ни массивных перстней на толстых пальцах, вообще ничего хоть сколько—нибудь примечательного. Обычные светло— голубые джинсы, кроссовки, белая рубашка навыпуск. Темные вьющиеся волосы с проседью — в легком артистическом беспорядке.

Себастьян поднял левую бровь и сказал:

— Даниель, не надо. Я знаю, кто это.

— Кто? — дружно спросили мы с Надей.

— Андрей Листовский.

— Листовский? Где—то я слышала эту фамилию… — задумчиво нахмурилась я.

— Ну, счастье мое, нельзя же быть такой отсталой! Неужели ты никогда не слышала имени генерального директора концерна «Росхлеб», владельца сети продовольственных магазинов, известного мецената, и прочая, и прочая…

Я посмотрела на Себастьяна холодно, проигнорировала его нежнейший взгляд и отвернулась, не сочтя нужным оправдываться.

— Может, он не к нам? — почему—то с надеждой в голосе произнесла Надя.

Но донесшиеся снизу голоса убедили ее и нас всех в обратном.

— Вот невезуха! — почему—то прошипела Надя. И как в воду глядела.

Первым, что и следовало ожидать, появился прямоугольный. Без лишних слов, деловито осмотрев нашу приемную, он посторонился и пропустил вперед господина Листовского.

Хлебный король оказался очень невысок ростом и очень светлоглаз. Из—за такой неудачной окраски радужной оболочки даже самая сердечная улыбка — а именно ее, насколько я могла судить, пытался изобразить он на своем лице в эту минуту — казалась не вполне искренней и не особенно доброжелательной.

— Господин Шнайдер? — король вопросительно повернулся к Даниелю. Тот покачал головой, и Листовский повернулся к Себастьяну. — Добрый день, господин Шнайдер.

— Я к вашим услугам, господин Листовский, — любезно ответил вышеупомянутый господин.