— Что это вдруг? — удивился Даниель. — С чего такая любовь к мотоциклам?

— Мотоциклы тут ни при чем. Просто я боюсь, что, если я еще хоть минуту пробуду в машине с этим… молодым человеком, господин Листовский все-таки лишится наследника.

Выйдя из машины, Даниель присел на корточки и пошарил в темноте по траве. Когда он выпрямился, в руках у него была злополучная бутылка кока-колы.

— У нас ничего не пропадает даром! — наставительно сказал он и протянул бутылку мне. — Знаешь, во всем этом деле куча всего непонятного, но кое-что совершенно очевидно.

— Что именно? — спросила я.

— Этот парень, Вадим, не собирался убивать нашего хлебного королевича. Тот, у кого есть оружие, не дерется на кулаках. Тот, у кого есть автомат, не станет бросать гранату. Тут что-то другое.

Я тяжело вздохнула и подумала, что очень неплохо было бы сейчас оказаться в своей квартире, в душной и пыльной Москве, где все так привычно и спокойно. Позвать в гости подруг, поболтать с ними о пустяках, натрескаться мороженого. И не решать никаких головоломок с оживающими покойницами, безутешными мстителями, потенциальными жертвами и прочей мерзопакостью.

Но все это были только мечты…

Варфоломей прижался спиной к стене дома и прислушался к разговору двух охранников.

— Что за фигня с этим оружием? — недовольно сказал один. — Вот сдали мы его — и что? Ты понял вообще, в чем тут прикол?

— Не больше твоего, — ответил второй. — Вроде завтра привезут другое. Но зачем все это нужно — я не врубился. Чем им старое не нравится? Кто вообще это придумал?

— Да кто! — первый отхаркнулся и звучно сплюнул. — Ясно дело, этот шпындиль, которого Папа нанял за Кириллом смотреть. Строит из себя невесть что, а посмотреть повнимательнее — так его надо гнать в три шеи.

— Да нам-то что? Наше дело сторона. Пусть только Папа потом не плачет, если с его сынком что-нибудь случится, а мы его этими детскими игрушками защитить не сможем. — В темноте раздались металлический лязг и энергичное нецензурное высказывание. — Ты только посмотри на это! С такими штуками хорошо на уток ходить! И перезаряжать три часа надо!

— Ты говоришь, что мы сынка не сможем защитить? Да плевал я на сынка, если совсем-то уж честно. Мне не хочется, чтобы меня самого, как утку, пристрелили!

Варфоломей пригнулся и, незамеченный охранниками, перебежал от дома к металлической двери в кирпичной стене гаража, нащупал почти вслепую замочную скважину и осторожно, стараясь не звенеть связкой ключей, отпер дверь.

В гараже горел свет, отражаясь в стеклах и боках джипа и «Ниссана». На продавленном диване под полками с инструментами, запчастями и различными емкостями с горюче-смазочными материалами сидел еще один охранник, уткнувшись в мятый и покрытый масляными пятнами номер «Спид-Инфо».

— О, привет работникам баранки! — обрадовался он, увидев Варфоломея. — Ты чего это тут бродишь как привидение?

— Дела, Толяныч, — ответил Варфоломей. — А ты чего пистолет не сдал?

— Да я вроде бы как на важном стратегическом объекте сижу! — хохотнул Толяныч. — Свой-то у меня отобрали, а дали другой — то ли хозяйский, то ли это у Могилы второй был — я без понятия… А ты куда это собрался?

Джип мигнул огнями — пискнув, отключилась сигнализация, щелкнули, открываясь, огни.

— Папа меня в Москву срочно вызывает, — небрежно сказал Варфоломей и пошел к воротам гаража.

Там и нагнал его Толян, схватив за руку, уже готовую отодвинуть тяжелый металлический засов.

— Подожди, подожди! Сначала с Могилой договорись! Без его ведома не велел никого отпускать!

Варфоломей дернул рукой, освобождаясь.

— Толян, ты меня прости, конечно, но я вашему Могиле не подчиняюсь. Папа мне сказал, я еду, а перед Могилой отчитываться не обязан.

— И ты меня извини, но я тебя без разрешения Могилы не выпущу. С ним разбирайтесь, кто кем командует, а я из-за тебя по шее получать не хочу.

— Ну, хорошо, — вздохнул Варфоломей. — Пойдем.

Когда они дошли до боковой двери — Толян впереди, Варфоломей за ним, — в гараже раздался глухой хлопок. Охранник повалился на землю.

— Извини, дружок, — прошептал Варфоломей. — Не надо было мне мешать.

Оттащив труп охранника в угол гаража, он забросал его ветошью, поставил рядом пару запасок и больших канистр — так, чтобы мертвое тело не сразу бросалось в глаза.

А через минуту джип выехал из гаража и, набирая скорость, помчался в сторону Москвы.

Мне пришлось долго ходить по всему дому, прежде чем я догадалась вскарабкаться на чердак.

Себастьян действительно оказался там.

В пыльном канделябре горели три свечи. Ветер, влетая в открытое окно, раскачивал язычки пламени, и тени, отбрасываемые ветошью и рухлядью, скопившимися на чердаке за долгие годы, плясали на стенах и полу причудливый жутковатый танец. Лет сто здесь никто не убирался, и пыль пополам с паутиной покрывала все, словно накидка с бахромой.

Себастьян сидел в кресле со сломанным подлокотником и листал какой-то альбом. Подойдя ближе, я присмотрелась; старинные открытки — истории в стиле модерн; пышнотелые дамы — минимум гардероба, максимум игривости во взоре; фотографии скульптур…

— Уехали они? — спросил Себастьян.

— Да, — ответила я. — Только что.

— Захаров смотрел на меня как на кретина. Кажется, я не могу осуждать его за это.

— Все могут ошибаться.

— Но не так по-дурацки. Кроме того, минут десять назад у меня был не слишком приятный разговор с господином Листовским. Должен тебе сказать, что он не стеснялся в выражениях, и мне стоило больших усилий удержаться от соблазна не превратить его, например…

— В крысу, — подсказала я.

— Да, во что-то подобное.

— Ну и превратил бы!

— А с какой стати он должен расплачиваться за мои ошибки? Я и так, пожалуй, слишком беспечно распоряжаюсь судьбами людей, будто это не живые существа, а шахматные фигуры… Вот видишь, даже не подумал о том, что я сижу, а ты стоишь. Но, к счастью, это исправляется очень просто.

Себастьян встал с кресла и сделал приглашающий жест:

— Садись.

Я замотала головой:

— Извини, но это кресло почему-то совсем не вызывает желания присесть.

— Хорошо, — кивнул Себастьян. — Сейчас найдем что-нибудь получше.

И, несмотря на мои протесты, обошел с канделябром все углы. В конце концов мне пришлось сесть на колченогий пуфик, раскачивавшийся при каждом движении.

— Так что, — спросила я, тщетно пытаясь устроиться поудобнее, — Листовский отказался от наших услуг?

Втайне я надеялась, что так и случилось. Конечно, мне было обидно за Себастьяна, но дело о попытках убийства Кирилла так запуталось и так мне надоело, что я была бы счастлива бросить его немедленно.

Но, к моему разочарованию, Себастьян покачал головой:

— Нет. Наш кредит доверия еще полностью не исчерпан, хотя и пришлось пойти на кое-какие уступки.

— Какие?

— Утром Кирилла перевезут в другое место, где ему будет обеспечено круглосуточное наблюдение — три личных телохранителя, наружная охрана, снайперы, видеокамеры… Каждый его шаг под контролем, и каждая пылинка в радиусе пятисот метров под прицелом. На улицу выходить он не будет, допуск к нему — только у отца.

— В общем, почти как в тюрьме, — подытожила я.

— Что-то вроде этого, хотя смысл другой.

— И долго он там будет сидеть? Пока мы не найдем этого Варфоломея?

— Варфоломей — только фигура в этой партии, если продолжать сравнение с шахматами.

Фигуры же, даже ферзи, ничего не значат сами по себе, без того, кто расставит их по доске, а потом начнет двигать их.

— То есть мы должны найти шахматиста, — догадалась я и от восхищения собственной проницательностью качнулась на пуфике так, что едва не съехала на пол.