— Разве? — в ее лице была обида.

— Ну, не совсем, — торопливо сказал Эд. — Правительство поручило мне очень важную работу, Нефертити. Очень ответственную. Часть моих обязанностей состоит в том, чтобы выяснить… ну, узнать побольше о твоем отце и этом его движении.

— Замечательно! Тогда тебе придется проводить много времени здесь, в Элизиуме.

Эд удержался от энергичного «никоим образом!» и сказал:

— Для начала: я немножко путаюсь в этой новой религии, которую распространяет твой отец.

— Но почему, Эдвард? Она очень проста. Отец говорит, что все великие религии очень просты, по крайней мере, пока их не извратят.

— Ну, например, кто такая эта Всеобщая Мать, о которой вы всегда говорите?

— Как это кто? Ты, Эдвард.

Прошло много времени, прежде чем Эд Уандер снова открыл глаза. Он медленно произнес:

— У меня по-прежнему такое впечатление, что каждая вторая фраза в этом разговоре пропущена. Во имя Магомета, двигающего горы, о чем ты говоришь?

— О Всеобщей Матери. Ты — Всеобщая Мать, я — Всеобщая Мать. Эта крошечная птаха, что поет за окном — Всеобщая Мать. Всеобщая Мать — это все, Всеобщая Мать — это жизнь. Так объясняет отец.

— То есть, это что-то вроде Матери-Природы? — переспросил Эд с видимым облегчением.

— В точности как Мать-Природа. Всеобщая Мать трансцендентна. Мы, пилигримы на пути в Элизиум, не настолько примитивны, чтобы верить в, ну, бога. В бога-индивидуума, бога-личность. Если мы должны прибегать к этим терминам, а мы должны, чтобы распространить наше учение, то мы используем Всеобщую Мать как символ жизни в целом. Отец говорит, что женщина была первым символом мужчины в поиске духовных ценностей. Тройственная Богиня, Белая богиня были почти универсальны в ранних цивилизациях. Даже в современности Мария почти обожествлялась христианами. Обрати внимание, что даже атеисты ссылаются на МАТЬ Природу, а не на ОТЦА Природу. Отец говорит, что религии, которые унизили женщину, как это сделало мусульманство, достойны презрения и неизменно реакционны.

— О, — сказал Эд Уандер. Он жестоко поскреб свой подбородок. — Похоже, вы, ребята, не такие психи, как я сначала подумал.

Нефертити Таббер не слышала его слов. Она наморщила лоб, напряженно размышляя.

— Пожалуй, мы сможем занять тот коттедж за лабораторией, — сказала она.

Важность сказанного ею не сразу дошла до Эда.

— Лаборатория? — переспросил он.

— Угм, где доктор Ветцлер работает над своим лекарством.

— Ветцлер! Но это ведь не…

— Угм, Феликс Ветцлер.

— Ты хочешь сказать, что Феликс Ветцлер сидит в этой глуши… то есть, в этой маленькой общине?

— Конечно. Они там заставили его работать над пилюлями, от которых у женщин начинают виться волосы, или что-то в этом роде. Он возмутился, бросил все и приехал сюда.

— Феликс Ветцлер работает здесь! Гром и молния! Самый знаменитый… Над каким лекарством он работает?

— От смерти. Мы можем занять соседний с ним коттедж. Его закончат через день-другой. А…

Эд Уандер вскочил на ноги, как ужаленный. До него наконец дошло, о чем она говорит.

— Послушай, — торопливо сказал он. — Я уже говорил, что получил важное правительственное назначение. Мне нужно повидаться с твоим отцом.

Нефертити казалась огорченной, но тоже встала.

— Когда ты вернешься, Эд?

— Ну, не знаю. Ты знаешь, как это все. Правительство. Я работаю непосредственно под началом самого Дуайта Хопкинса. Долг прежде всего. И прочий этот бред. — Эд начал пятиться к двери.

Она следовала за ним. Около двери она подставила губы для поцелуя.

— Эдвард, знаешь, когда я в тебя влюбилась?

— Э… нет, — торопливо сказал он. — Откуда мне знать?

— Когда я услышала, как они называют тебя Крошка Эд. Тебе не нравится, когда тебя зовут Крошка Эд. Но они все так тебя называют. Им нет дела до того, что ты этого не выносишь, они этого даже не замечают.

Он внимательно посмотрел на нее. Вдруг все переменилось. Он сказал:

— Ты меня так никогда не называла.

— Никогда.

Он наклонился и снова поцеловал ее. Она не настолько нуждалась в практике, как ему показалось раньше. Он поцеловал ее снова, чтобы проверить предположение. Ей вряд ли вообще требовалась тренировка.

— Я вернусь, — сказал Эд.

— Конечно.

Он обнаружил Иезекиля Джошуа Таббера сидящего за столом в углу «Бара Диксона».

Поездку из Элизиума через Шеди и Бирсвил Эд осуществил в состоянии легкого умопомрачения. Однако, если вдуматься, он впадал в такое состояние всякий раз после встреч с Таббером и его приверженцами. Начинаешь знакомство с человеком, считая его религиозным фанатиком, возрождающим Библию, а выясняется, что у него степень академика по политэкономии, полученная в Гарварде. Его дочь казалась сперва простенькой пухленькой барышней в полосатом ситцевом платье, а выяснилось, что она — экс-стриптизерка и всего лишь приемная дочь Таббера. Новая религия вроде бы представляла собой всего лишь еще одну секту чокнутых, а оказалось, что среди последователей Таббера — нобелевский лауреат Марта Кент и выдающийся ученый-биохимик Феликс Ветцлер.

Эд начал утрачивать свой страх перед Иезекилем Джошуа Таббером. Пророк с внешностью Линкольна приобретал для него все более реальные черты.

На этом месте Эд резко оборвал себя. Реальные, черт побери. Как же! Что может быть реального в ситуации, включающей в себя накладывание проклятий на весь мир только потому, что какой-то старый придурок разбушевался по поводу того или иного аспекта современного общества?

Эд увидел лошадь и фургон Таббера рядом с маленьким автобаром, на котором было просто написано «Бар Диксона». Эд Уандер начал копаться в карманах в поисках мелкой монеты, чтобы заплатить за стоянку машины. Справа от фургона Таббера как раз было свободное место. В этот момент он увидел полицейского, который пересекал улицу, направляясь к нему, и при этом с каждым шагом становился все мрачнее.

Когда он поравнялся с Фольксховером Эда, Эд спросил:

— В чем дело, друг?

Тот недоверчиво посмотрел на него.

— С этой стоянкой случилось что-то невероятное. Рехнуться можно.

Эд Уандер понял, к чему идет, но все равно не удержался и спросил:

— Что?

— Нет прорези для монеты. Должна быть прорезь. Вчера была. Всегда была прорезь для монет. Это чистое безумие. Можно подумать, что автомат прокляли.

— Н-да, — осторожно произнес Эд. Он выбрался из ховеркара и направился к «Бару Диксона».

Из автобара гремела музыка, издаваемая музыкальным автоматом. Эд Уандер подставил ей плечо, как сильному ветру, и пробился внутрь. Почему-то с тех пор, как перестали работать телевидение и радио, все включали музыкальные автоматы на силу урагана.

Таббер сидел в углу, перед ним стояла наполовину пустая кружка пива. Хотя бар был набит до отказа, он сидел за столиком один. При виде Эда он поднял глаза и приветливо улыбнулся.

— О, добрая душа. Ты разделишь со мной кружку пива?

Эд морально приготовился и подвинул себе стул. Он храбро сказал:

— Конечно, я выпью пива. Мне только странно, что вы тоже пьете. Я думал, что все религиозные деятели трезвенники. Как это случилось, что пилигримы на пути в Элизиум не сопротивляются демону алкоголя?

Таббер усмехнулся. По крайней мере, похоже было, что старина в хорошем настроении. Он возвысил голос, перекрывая рев музыкального автомата.

— Я вижу, ты поднабрался нашей специальной терминологии. Но почему мы должны противиться благословению алкоголя? Это один из самых ранних даров Всеобщей Матери человечеству. Насколько мы можем проследить вглубь времен, на протяжении истории и предыстории человеку были известны алкогольные напитки, и он наслаждался ими. — Он поднял свою кружку с пивом. — Существуют письменные свидетельства пивоварения 5000 лет до нашей эры в Месопотамии. Кстати сказать, известно ли тебе, что когда в ранних книгах Библии упоминается вино, речь идет о ячменном вине, то есть, по существу, о пиве. Пиво — куда более древний напиток, чем вино.