– Элиза, следи за собой! – с тревогой воскликнула мисс Роза, которая тоже почувствовала, как ударила волна этой внезапной любви. – Ступай переоденься, а это платье прополощи в холодной воде, – может быть, пятно и отойдет, – сухо добавила Роза.

Но Элиза не сдвинулась с места, не в силах оторвать взгляда от Хоакина Андьеты; дрожа, она без утайки нюхала воздух расширенными ноздрями, пока мисс Роза не взяла ее за руку и не отвела в дом.

– А я тебе говорила, дочка: теперь любой мужчина, даже самый неказистый, волен делать с тобой что угодно, – напомнила вечером индианка.

– Не знаю, нянюшка, о чем ты говоришь, – ответила Элиза.

В то осеннее утро, когда Элиза встретила Хоакина Андьету во дворе своего дома, она поняла, что встретила свою судьбу: она навеки станет его рабыней. Девушка прожила еще недостаточно, чтобы разобраться в случившемся, описать словами ту бурю, что не давала ей дышать, или выработать хоть какой-то план, но интуиция ее не подвела: случилось непоправимое. Это было смутное, но болезненное ощущение: ее поймали, а тело в этой ловушке ведет себя как при лихорадке. Целую неделю, пока не произошла вторая встреча, Элиза сотрясалась в коликах, и не было никакой пользы ни от волшебных травок няни Фресии, ни от пилюлек с мышьяком, которые растворял в вишневом сиропе немецкий аптекарь. Элиза исхудала и стала почти невесомой – как голубица, – к ужасу няни Фресии, которая то и дело закрывала окна, чтобы морской ветер не подхватил легкую добычу и не унес за горизонт. Индианка испробовала на девушке многочисленные отвары и заговоры из своего обширного репертуара, а когда поняла, что ничего не помогает, решила пустить в ход арсенал католиков. Она достала со дна сундука свои невеликие сбережения, купила двенадцать свечей и отправилась к священнику. Тот благословил свечи на воскресной мессе, и няня Фресия зажгла по одной перед каждым святым в боковых часовнях церкви (ровным счетом восемь), еще три поставила перед алтарем святого Антония, покровителя одиноких девиц в отчаянном положении, а также женщин, несчастливых в браке, и других заблудших душ. Последнюю свечу вместе с прядью волос и рубашкой Элизы она отнесла самой уважаемой в округе знахарке-мачи. То была старая индианка-мапуче, слепая от рождения, практикующая белую магию, известная своими точными предсказаниями и здравым подходом к исцелению недугов плоти и душевных скорбей. При этой женщине няня Фресия провела свои юные годы в качестве ученицы и служанки, но, как ни стремилась, не смогла пойти по ее стопам – у Фресии не было дара. С этим уж ничего не поделаешь: либо ты рождаешься с даром, либо без. Однажды няня Фресия попыталась объяснить это явление Элизе, и единственное, что пришло ей в голову, – что это как способность видеть по ту сторону зеркала. И вот за отсутствием этого самого таланта няне Фресии пришлось отказаться от своей мечты стать мачи и поступить на службу к англичанам.

Колдунья жила одна в глубине расщелины между холмами, в глиняной хижине с соломенной крышей, – казалось, строение вот-вот рассыплется. Вокруг хижины царил беспорядок из валунов, веток, растений в горшках, тощих собак и птиц, которые искали, чем бы поживиться. По сторонам ведущей к хижине тропинки вырос маленький лес из подношений и амулетов: посетители благодарили за оказанную помощь. Женщина пахла смесью всех отваров, которые она приготовила за свою долгую жизнь, и одета была в накидку того же цвета, что и сухая земля вокруг хижины. Мачи была босонога и грязна, зато щедро украшала себя ожерельями из низкопробного серебра. Лицо ее было как темная морщинистая маска с мертвыми глазами и двумя последними зубами во рту. Мачи встретила свою бывшую ученицу, не подавая виду, что они когда-то были знакомы, приняла подношения – кое-что из еды и бутылку анисового ликера, – сделала Фресии знак сесть напротив и замолчала, дожидаясь рассказа. В центре хижины едва тлел костерок, дым выходил через дыру в потолке. На закопченных черных стенах висела глиняная и жестяная посуда, пряные травки и коллекция высушенных грызунов. Густой аромат сухих растений и целебных корочек мешался со зловонием мертвых зверьков. Женщины говорили на мапудунго, языке индейцев-мапуче. Колдунья молча выслушала историю Элизы, от ее появления в коробке из-под марсельского мыла до кризиса последних дней, потом приняла свечу, волосы и рубашку и выпроводила посетительницу, наказав вернуться, когда будут совершены все обряды и гадательные ритуалы.

– Стало ясно, что такое не лечится, – возвестила знахарка, когда няня Фресия появилась на пороге хижины спустя три дня.

– И что, моя девочка умрет?

– Об этом мне неведомо, но страдать будет много, нет сомнения.

– Что с ней творится?

– Любовное упорство. Это напасть крепкая. Все оттого, что она в ясную ночь оставила окно нараспашку и болезнь вселилась в сонное тело. От такого заговоры не помогают.

Няня Фресия возвращалась домой, примирившись с неизбежным: если уж премудрой мачи с ее мастерством не под силу переменить судьбу Элизы, значит не помогут ни ее собственные малые познания, ни свечи у алтарей святых.

Мисс Роза следила за Элизой больше с любопытством, чем с состраданием, ведь она хорошо знала эти симптомы и по своему опыту могла судить: время и превратности судьбы тушат и более страшные любовные пожары. Розе было всего шестнадцать лет, когда она со всем безрассудством страсти влюбилась в австрийского тенора. Она тогда жила в Англии и мечтала стать примадонной, несмотря на решительное неодобрение матери и брата Джереми, после смерти отца ставшего главой семьи. Ни матушка, ни брат не считали оперное пение достойным занятием для леди, в первую очередь потому, что петь нужно в театрах, по вечерам, в чересчур откровенных платьях. Рассчитывать на поддержку Джона Роза тоже не могла: тот поступил на службу в торговый флот и объявлялся дома не чаще двух раз в год, всегда на бегу. С приездом Джона их привычная налаженная жизнь переворачивалась с ног на голову, он был такой неугомонный и загорелый под солнцем других стран, всякий раз привозил из путешествий новую татуировку или новый шрам. Джон раздавал подарки, кружил родне голову диковинными историями и тотчас исчезал, держа курс на кварталы проституток, где и оставался до самой последней минуты перед отправлением. Соммерсы были провинциальным семейством без больших амбиций. Многие их поколения владели землей, пока отцу Розы не наскучили глупые овцы и скудные урожаи и он не решил попытать счастья в Лондоне. Соммерс был страстный любитель книг: он мог оставить семью без куска хлеба и влезть в долги, чтобы приобрести первое издание с подписью любимого писателя, но при этом не обладал скаредностью настоящего коллекционера. После ряда неудачных коммерческих авантюр отец семейства решил отдаться своему истинному призванию и открыл лавку, где продавались старые книги и новые книги, которые он сам и издавал. В задних комнатах книжной лавки Соммерс устроил небольшую печатню, где трудились двое помощников, а на чердаке черепашьим шагом продвигалась торговля редкими изданиями. Из трех детей только Роза проявляла интерес к отцовской работе: девочка любила музыку и чтение, и если она не сидела за фортепиано или не занималась вокалом, то, скорее всего, читала где-нибудь в уголке. Отец сетовал, что любовь к книгам унаследовала именно дочка, а не Джереми или Джон, которые могли бы унаследовать и его дело. После смерти отца сыновья продали печатный станок и книжную лавку, Джон ушел в море, а Джереми взял на себя заботы о вдовой матери и сестре. Джереми располагал скромным жалованьем в Британской компании по импорту и экспорту и небольшой рентой, оставшейся после отца, а еще семейный бюджет время от времени пополнялся за счет участия Джона, которое не всегда выражалось в наличных деньгах – иногда и в форме контрабандных товаров. Джереми страшно нервничал и держал крамольные ящики на чердаке; их никто не открывал до следующего приезда Джона, который и распродавал содержимое. Семья переехала в маленькую, но дорогую для своих размеров квартиру, выгодно расположенную в самом сердце Лондона: Соммерсы считали это вложением капитала. Им следовало найти хорошего супруга для Розы.