— Иди, иди, оживай, шут гороховый, — махнула на него рукой Её Величество, насмешливо улыбаясь. — Ольгу береги.

— В этом можете не сомневаться, — скорее себе, чем ей ответил Ульвар. Тонкие губы норманна сложились в жутковатую усмешку. Он опять осторожно погладил по щеке вздрогнувшую от неприятной гримасы Ольгу, привычно не ожидавшую от подобного выражения на лице огромного мужчины ничего хорошего, после чего осторожно подхватил женщину на руки.

Отойти-то от потрясения он отошёл, но надолго выпустить из рук таким неожиданным и даже почти извращённым способом обретённую важную часть своей жизни пока не мог.

Сложно сказать, что именно понял сын Тора из устроенной Её Величеством наглядной демонстрации. Главным открытием стало то, что неуверенно цепляющаяся за его плечи женщина, которую он держал в руке, значила для него удивительно много. Как, почему — он не знал, но ощущение обречённой пустоты запомнил отлично. И был готов на многое, чтобы это самое ощущение не вернулось. С логикой у норманна проблем не было, и вывод был сделан: пока эта женщина жива, он чувствовал себя спокойно. Значит, что? Значит, надо сделать так, чтобы она была жива. И находилась под присмотром.

В общем, вряд ли он понял именно то, что хотела донести до него Императрица. И в связи с этим Ольге можно было только посочувствовать.

Справедливости ради стоит отметить, что посочувствовать не мешало и Ульвару. Он впервые в жизни оказался в ситуации, в которой вообще ничего не понимал. Не знал сын Тора, что такое любовь и с чем её едят. Слово такое слышал, но когда-то очень давно, в ещё довоенной жизни, и даже тогда весьма смутно понимал, что оно означает. Да и откуда бы взяться тому самому пониманию, если самого хмурого норманна разве что мать любила как умела? А умела, честно говоря, плоховато; она тоже была довольно нечуткой и далёкой от сентиментальности женщиной.

Более того, даже те смутные теоретические представления в его голове не всплыли, потому что самостоятельно связать собственные чувства с этим непонятным словом он просто не догадался. А Императрица, конечно, была мудрой женщиной, но даже она не представляла в полной мере, насколько запущенный случай попыталась распутать.

Чего Ульвар точно не понял, так это истинных причин, сподвигших Её Величество на организацию всего спектакля. Ну, в самом деле, не могла же Императрица лично тратить своё бесценное время на мелкие трудности одного-единственного вассала! Или могла?

В леталку он грузился, к слову, так и не выпустив Ольгу из рук, чем дополнительно её встревожил. Не пристёгиваясь, ввёл координаты, поднял аппарат в воздух и откинулся на спинку кресла, прижав женщину к себе, уткнувшись лицом в макушку и медленно поглаживая Ольгу по спине. Нельзя сказать, что ту подобное поведение успокоило…

— Ульвар, что произошло? — она вновь предприняла попытку разобраться в происходящем.

— Ничего, — поморщившись, отмахнулся он. Де-юре даже не соврал. — Просто… увидел плохой сон, — мужчина иронично хмыкнул.

— Это же насколько должен был быть плохим тот сон? — пробормотала себе под нос гостья из прошлого. — Конец света что ли? — вопрос был риторический; сын Тора подобные обычно игнорировал. А тут вдруг решил ответить.

— Почти, — вновь хмыкнул он. И крошечная кабинка планетарного транспортного средства опять наполнилась неподвижной тишиной. — Завтра ты останешься дома. Точнее, сначала надо будет установить тебе кацалиоцли, — нарушая молчание, почему-то продолжил Ульвар. Он не любил пустую болтовню, но сейчас тишина тяготила. Для разнообразия, не по каким-то загадочным иррациональным причинам, а по вполне прозаичным: в тишине в памяти то и дело воскресали воспоминания о недавних событиях. И от этих воспоминаний по спине пробегал мерзкий предательский холодок.

В тишине было невероятно трудно удержаться от того, чтобы начать целовать доверчиво льнущую к нему женщину. А удержаться было необходимо: он точно знал, что, начав, не сможет остановиться очень долго. Не в кабине же этим заниматься! Нет, сегодня ему хотелось другого. Хотелось, чтобы всё было очень медленно и очень долго; хотелось прочувствовать каждую клеточку своего и её тела.

Наверное, так он хотел доказать себе, что всё произошедшее на самом деле было сном.

— Зачем? — озадаченно переспросила, грустно хмыкнув, Ольга. — Жалко же переводить ценный прибор. А я…

— Нет, — резко возразил он, на пару мгновений рефлекторно прижав женщину к себе ещё крепче. — Забудь об этом. Ты не умрёшь.

«Никогда?» — хотела съехидничать она, но удержалась. Слишком уж бурной была реакция полубога на привычное замечание, как будто он по какой-то причине действительно очень не хотел её смерти. Уточнять Ольга не стала: слишком страшно было разочароваться.

Про то, что у женщины нет полезного приспособления, без которого он сам чувствовал себя как без рук, Ульвар вспомнил отнюдь не из альтруистических соображений. Просто, как любой нормальный командир, поставив перед собой цель, он принялся методично к ней двигаться. Целью была безопасность гостьи из прошлого, а цаля — одним из средств достижения оной, потому с помощью этого многофункционального устройства всегда можно было отследить местоположение владельца. Не то чтобы сын Тора всерьёз думал, что женщину похитят, или она решит сбежать, но перестраховаться не мешало: мало ли что!

До спальни он всё-таки не дотерпел. С жадностью умирающего от жажды человека, дорвавшегося до воды, начал целовать её ещё на пороге, практически на ощупь двигаясь по дому. И потом, уже в спальне, долго не мог оторваться от её губ, так что аккуратный «больничный» наряд женщины погиб в неравной борьбе. Плотная ткань расползлась под пальцами абсолюта как мокрая бумажная салфетка.

Собственную мысль он в итоге воплотил в реальность. Целовал и ласкал желанное тело, раз за разом подводя женщину к пику наслаждения и не давая ни секунды передышки. Ольга стонала и тихонько всхлипывала, звала его по имени, умоляла то прекратить эту пытку, то не останавливаться; и всё это странным образом заставляло его чувствовать себя живым и доставляло невероятное наслаждение.

Потом он лёг на неё сверху, удерживая свой вес на локтях, и, обхватив ладонями её лицо, хриплым тяжёлым шёпотом рявкнул:

— Открой глаза! — после чего, поймав затуманенный удовольствием и желанием взгляд, добавил уже мягче: — Я хочу видеть.

Нестерпимо хотелось, чтобы этот взгляд остался в памяти навсегда, стёр из неё совсем другой — обречённый, пустой, погасший.

Глаза в глаза, сильно и мучительно медленно, пока у неё не осталось сил даже на бессвязный шёпот. И оно того стоило. Наблюдать, как в расширенных зрачках отражается невероятное, почти непереносимое желание. А в следующий момент наступает долгожданная разрядка, ногти отчаянно впиваются в мужские плечи, и глаза закрываются сами собой, потому что сознание не выдерживает затопившего его наслаждения.

А потом норманн в несколько быстрых движений догнал свою женщину на вершине удовольствия. И у него перед глазами тоже потемнело.

Утро ко мне приходило медленно и неторопливо. Я нежилась в постели, придавленная ленью и странным, но приятным ощущением лёгкой ломоты во всём теле, как после хорошей спортивной тренировки. Постепенно, когда разум уже более-менее проснулся, я начала вспоминать и события, предшествовавшие этому необычному пробуждению.

При воспоминании о том, что со мной делал Ульвар сын Тора прошлым вечером, меня окатила волна жара, оставившая по себе тёплое ощущение внизу живота и горячечный румянец на щеках. То есть, каждый момент близости с ним доставлял массу удовольствия, но вчера это было нечто невероятное. Будто он пытался забыться в чувственных ощущениях, как иные забываются в пьяном угаре; или заставить забыться меня. Не знаю, как с первым, но со вторым получилось прекрасно. Непререкаемое «я хочу видеть» до сих пор звучало в ушах, а перед глазами был его взгляд — жадный, внимательный, заглядывающий в самую душу; один только он возбуждал до полной потери самоконтроля.