— С первого взгляда, товарищ капитан. Но никак не мог упросить Ксению Петровну снять платок. У неё мигрень.

Луч фонарика осветил другого арестованного. Приплюснутый нос рослого диверсанта не оставлял никаких сомнений.

— Чемпион по боксу Игорь Стопин-Куц получает нокаут! — усмехнулся Лозин.

— Это он в меня стрелял! — сердито сказал Жаров. — Чума на его плешь! Продырявил новенький полушубок! Вот они — две дырки!

— Товарищ Ломов, осветите второго.

Луч фонарика упёрся в бледное, искажённое страхом лицо диверсанта.

— Фамилия? — спросил Лозин.

— Несвицкий… произошло недоразумение… ошибка… Уверяю вас… — бормотал он дрожащими губами.

— Ошибку исправим. Машина вызвана, товарищ Жаров?

— Так точно. Будет с минуты на минуту.

— Подождём. — Лозин повернулся к женщине. — Вы всё ещё не сняли платок, гражданка Шилова? Напрасно. Мне кажется, что родинка над бровью вас совсем не портит.

Шилова молчала.

— Понимаю, — продолжал Лозин. — Вы молчите, потому что у вас болит горло. Напрасно вы отложили операцию. Лорингологи Куйбышевской больницы озабочены вашим отсутствием.

— Произошла чудовищная ошибка, — снова заговорил вдруг Несвицкий. — Трагическая ошибка! Мы бежали от немцев… мы имеем ценнейшие сведения… мы сообщим… Это ошибка…

— Об ошибках поговорим потом, — сказал Лозин.

В ночной тишине отчётливо послышался шум мотора. К дому Косова шла машина.

Спор длился до рассвета. В пять утра майор Гутырь принял валидол и задремал в кресле, а Дробов продолжал бросаться в новые и новые атаки на полковника. Он чувствовал, что в глубине души начальник отдела согласен с ним.

— Слушайте, Дробов, — сказал вдруг полковник, — может быть, вы влюбились? Скажите честно…

— Товарищ полковник! — Бледное от бессонной ночи лицо Дробова стало ещё бледнее. — Ваше предположение обижает меня!

— Ладно, ладно, я же это так… на всякий случай… Давайте отбросим лирику и разберёмся по существу. Возбудить дело против покойника мы не можем. Так?

— Не можем.

— О делах его она не знала и к ним не причастна?

— Не знала и не причастна. Головой ручаюсь!

— Голову приберегите, пригодится. Труп, говорите, не обнаружен?

— Не обнаружен. Унесло течением…

— Но суд всё равно состоится. Остались сообщники, их мы будем судить. А о той девице, разумеется, будет частное определение, она своё получит…

— Этих надо беспощадно! — крикнул Дробов.

— Говорите тише, — полковник кивнул на похрапывающего в кресле Гутыря. — Раз будет суд, значит, Басова всё равно всё узнает.

— Но не сейчас. Нельзя, чтобы сейчас! Она почти девочка, товарищ полковник.

— Сколько ей лет?

— Двадцать. Сирота… Росла в детдоме… За что же её так?

— Да… Сложная получается ситуация…

В этих словах начальника Дробов снова ощутил скрытое сочувствие и, забыв о предупреждении, заговорил громко и возбуждённо:

— Не может человек выдержать сразу столько ударов! И каких ударов! «Гражданка Басова, ваш муж утонул!» Подожди плакать, гражданка Басова! Получи второй удар: «Ваш муж, гражданка Басова, вас не любил: у него была любовница, он на ней собирался жениться!» Погоди, Басова, рыдать, потерпи, для тебя приготовлен ещё один удар: «Гражданка Басова, ваш муж — уголовник: спекулянт, валютчик, аферист!» Вот теперь, кажется, всё, теперь можешь рыдать, стонать, падать в обморок! Сама виновата, зачем в девятнадцать лет не разобралась в подлеце!..

Полковник сидел, прикрыв глаза, с каким-то отсутствующим выражением лица…

— Ценности обнаружены в машине? — неожиданно спросил он, как будто и не слышал страстного монолога Дробова.

— Так точно! Всё уже сдано в финчасть.

— Вот видите, теперь мы уже не можем решать этот вопрос сами, без комитета. А у них там могут быть совсем другие планы…

— Можно объяснить!.. Это же чекисты! Они поймут, я ручаюсь!..

— Ты всё ручаешься! — сердито сказал полковник. Он посмотрел на спящего в кресле Гутыря и вдруг совсем по-мальчишески подмигнул Дробову: — Спит… Ладно, ступай домой. Отдохни. Всё-таки это была твоя первая перестрелка… Отдыхай. В полдень позвони. Посоветуюсь с умными людьми… где надо…

В полдень Дробов услыхал по телефону весёлый, бодрый голос полковника:

— Трогать её пока не будут. Что ей сказать? Придумай сам. Подготовь. Здесь я на тебя полагаюсь.

…И вот он идёт к ней, чтобы сказать. Он ещё не решил, как и что ей сказать. Он знает только одно: сегодня Катя не должна узнать правду…

Дробов был недоволен. Задание показалось ему скучным, не требующим ни ума, ни смелости, ни находчивости.

— Дело такое… — объяснил начальник отделения майор Гутырь. — Существует некая гражданка Шмедова Ефросинья Осиповна. Работает в НИИ. Корректором-переводчиком. Зарплата — восемьдесят два целковых, а живёт, как фон баронесса, — не по средствам…

— Дачку приобрела?

— Почти. Однокомнатную кооперативную квартиру. Тысячу шестьсот карбованцев она уже внесла за неё. Прибавь, если умеешь, обстановку: польский гарнитур из двадцати двух предметов. За гарнитур наличными выложена кругленькая сумма в размере тысячи четырёхсот двадцати шести рубликов. Итого — три тысячи ноль двадцать шесть рублей. А теперь прикинь: сколько лет надо было этой рабе божьей Ефросинье не пить, не есть, ходить голенькой, чтобы скопить такой капиталец?

— В каком НИИ работает эта старушенция?

Гутырь вытащил из ящика письменного стола листок бумаги:

— Всё, что надо, тут написано…

Дробов взглянул на листок.

— Через пару дней доложу о результатах. Малоинтересное задание вы мне приготовили, Иван Семёнович…

— Это почему же малоинтересное?

— Банальное дело. Благопристойная интеллигентная старушка работает в НИИ. Вокруг — высокооплачиваемые научные работники: доктора, кандидаты, доценты, профессура. У каждого — семья, большой круг знакомых. Толкаться по магазинам некогда. Вот эта Шмедова и орудует. Связалась на процентах с двумя-тремя промтоварными магазинами, добывает заграничное барахло и сбывает по спекулятивным ценам.

Майор недовольно хмыкнул:

— Вас послушать — нам и делать нечего. Прямо Конан-Дойль! Раз-раз — и всё ему ясно. Нет, дорогой друг, это только Шерлок Холмс безошибочно определял между двумя затяжками, кто что украл, кто кого убил. А мы с вами — советские сыщики. Мы должны работать, а не пиликать на скрипке в прокуренной комнате.

Дробов смущённо улыбнулся:

— А ваша версия, Иван Семёнович?

Гутырь провёл миниатюрной расчёской по усам, взглянул на потолок и сказал:

— Для версии одного полёта фантазии мало. Нужны ещё конкретные факты. Когда вы их раздобудете, тогда появятся и версии. А сейчас — действуйте. Если потребуется — создадим оперативную группу. Включим в группу Быстрову и Кротова. Ни пуха вам ни пера! Принимайтесь за дело!

По дороге в НИИ Дробов думал о последнем разговоре с Гутырём. Почему Иван Семёнович так безоговорочно отвёл подозрение в спекуляции? Значит, у него всё-таки есть своя версия? Но какая? И что здесь может быть ещё, кроме спекуляции? Воровство? Но что можно украсть в НИИ? — спрашивал себя Дробов. Ответ на этот вопрос возник внезапно и так отчётливо, что Дробов от волнения даже остановился. В НИИ, конечно, есть свои производственные секреты! И за эти секреты кое-кто не прочь хорошо уплатить. Но если так, почему же Гутырь не передал дело Шмедовой в Комитет государственной безопасности? ОБХСС такими делами не занимается. Впрочем, Гутырь уже много лет возится с мелкими мошенниками, взяточниками, спекулянтами и с этой наезженной дорожки не может свернуть ни вправо, ни влево! Именно поэтому-то у Дробова есть преимущество: работая в ОБХСС всего четыре месяца, он может смотреть на события свежим, непредубеждённым взглядом.