Зато вовсю шустрили фотографы.

— Мгновенная фотография на память! Подходите! Цветная открытка на всю жизнь!

— Марианна, ты не сердишься на меня? — Дима казался смущенным, но совсем чуть-чуть, слегка.

— За что? — Она сделала наивные глаза, не переставая подпрыгивать под музыку.

Он ударил кулаком о кулак.

— Вот за что я тебя уважаю. И откуда ты взялась такая на мою голову? Не поддаешься, не то, что некоторые.

— Какие такие некоторые? Почему не знаю?

Он обнял ее за плечи.

— Пойдем сфотографируемся на память.

— На всю жизнь.

Они встали в очередь. Сначала, по просьбе Димы, ее сняли одну на фоне Василия Блаженного, потом они встали вдвоем, смеясь, подняли руки в приветствии. После этого Дима снялся один. Услуга стоила дорого, пришлось сложиться, чтобы оплатить несколько фотографий, зато качество оказалось превосходным. Марианна, румяная, хорошенькая, как актриса, улыбалась нежно и задорно, глаза ее лучились, случайная прядка волос лежала на лбу, отделенная от прически свежим утренним ветерком. Зато Дима, несмотря на улыбку, получился унылым, словно бы виноватым, особенно глаза, в которых таилась настороженность.

— Похоже, Димочка, у тебя душа не на месте, — объявила ему Марианна. — Покайся, пока не поздно, в чем согрешил?

Он быстро взглянул на нее и отвел глаза. Она засмеялась.

— Ага, угадала! Что натворил на пороге новой жизни? Признавайся, а то не будет удачи, — она шутила, не подозревая, как точно, слово за словом, попадает прямо в цель.

— Грехи наши тяжкие… — усмехнулся он.

— Оно и видно. Солдат всегда солдат, — почему-то произнесла она, хлопнула в ладоши, круто повернулась и убежала.

Он ошалело посмотрел вслед. Провел ладонью по стриженой голове, поморгал рыжими ресницами и поплелся следом.

На обратном пути весь автобус заснул. Лишь классный наставник, бдительная Любовь Андреевна была, как обычно, на своем посту. «Какие вы все красивые, молодые, — любовалась она. — Как открыты всему хорошему! Дай вам Бог, ребята, мирной жизни и добрых людей на пути».

Возле школы некоторых пришлось трясти и расталкивать по-настоящему.

— Вставай, в школу пора! Уроки проспишь! Звонок давно был!

Опять стало весело.

— Прощай, школа! Прощайте, великие мыслители над входом. Здравствуй, новая жизнь!

…Вечером у Димы собрались близкие друзья. Квартира была тесная, однокомнатная, на первом этаже. Старой хозяйки уже не было, о ней напоминала ее мебель, купленная лет сорок — пятьдесят назад, крепкая, береженая, можно сказать, уже старинная, середины века, с точеными фигурными ножками, волнистыми кромками, шариками, деревянными листьями на видных местах. За стеклами серванта красовалась редкостная посуда, на самих стеклах были вытравлены морозные матовые узоры. Стулья были тоже под стать обстановке — с высокими гнутыми спинками, плюшевыми сидениями, к сожалению, всего два стула. Поэтому сейчас вокруг дубового, раздвинутого стола гости сидели на табуретках, чемоданах, досках, положенных на две опоры.

Как всегда, на таких торжествах было много вина, водки, пирогов, салатов-винегретов, холодца, жареных куриных ножек. Шум, смех, табачный дым наполняли дом. Мать с заплаканными глазами подавала угощение, меняла тарелки, собранные по соседям, отец разливал по рюмкам и стаканам.

запели ребята, положив руки друг другу на плечи и мерно раскачиваясь за столом из стороны в сторону.

Из всего выпуска в армию уходил пока один Дима. Остальные юноши надеялись поступить в институты, оттянуть, либо вовсе откосить от военной службы. Вечер давно перешел в ночь, но соседи по дому терпели пьяный гомон, крики, всплески беспорядочного веселья, орущий магнитофон. Ничего не поделаешь, проводы.

— Марианна! — кричал Дима. — Жди меня! Обещаешь?

— Будь спокоен, Димочка, не сомневайся, — отвечала она под взглядом его матери.

Та грустно улыбалась.

Никто не знал, что через улицу, на балконе своего дома сидела и тихонько плакала в темноте Оля. Она до последней минуты ждала приглашения на проводы, вспоминала все, что случилось между ними, его ласки, свою нежность и не верила, не верила, что все это ничего не значило. К вечеру забежала выспавшаяся Ленка, тряся кудрями, протараторила о поездке на Красную площадь и умчалась на проводы. Оля тоже ушла из дома, ходила-бродила по парку, присела на ту скамейку и все звала, звала в душе Диму. Темнело. Было тепло и таинственно, как вчера, даже соловьиные трели были так же сладостны и томительны.

На обратном пути она прошла мимо его дома. Окна были открыты, из квартиры доносился шум, музыка, на подоконнике сидела Марианна и любезничала с Димой. С тоненьким стоном Оля побежала прочь. Сейчас, в теплоте ночи, среди цветов, благоухающих в длинных подставках, она давилась слезами, тихо, чтобы не услыхали родители и младшие братья. Но и тень обиды не омрачала ее сердце.

— Я все равно тебя люблю, Дима, — шептала она, словно он был рядом. — Я буду думать о тебе день и ночь, день и ночь, я не могу по-другому. Служи спокойно, я буду тебя ждать.

На Новой Земле цвело короткое полярное лето. От множества птиц, гнездившихся на скалах, летающих над волнами и над высокими берегами, в воздухе стоял постоянный гомон, не заглушаемый даже волнами прибоя. «Гусиная Земля» назывался этот полуостров на юго-западе Новой Земли. И на низком берегу тоже, среди редких травяных кочек, выводили птенцов редкие породы гусей-журавлей, пользуясь незакатными днями длиной в полных три месяца. Вокруг гнезд, повизгивая и пощелкивая зубами, кружили дикие песцы, похожие на серых ободранных кошек. Их пышный светлый мех был еще впереди, в октябре-ноябре, когда опустится долгая ночь и завоют вьюги-метели. А это противостояние между всегда голодными зверьками и долгоногими птицами бдительно и равновесно продолжалось здесь многие тысячелетия, сохраняя и прилетающие и местные виды жизни.

Первые недели Диме пришлось несладко. Что и говорить, он отвык от Севера. Постоянное солнечное сияние без намека на сумрак ночи, внезапные порывы бурана в разгар жаркого полдня, строгости службы, а главное, первые отношения со старослужащими дались ему нелегко. Но северная жилка сработала, его приняли, как равного. Настолько, что доверили ему наловить к ужину семги.

Тогда-то и случилось происшествие. Он отплыл от берега на легкой мелкой лодочке метров на пятьдесят и готовился к выброске сети, когда мощный удар в днище едва не перевернул лодку. За бортом показалась голова белого медведя. Мощной лапой зверь ухватился за край, желая опрокинуть суденышко вместе с человеком в ледяную воду. Уж там-то он был бы хозяином положения! Дима с силой налег на противоположный борт. И одновременно с перепугу ласково заговорил со зверем, не зная, почему и зачем.

— Тебе чего, Миша? Плыви своей дорогой, места везде хватит, а меня невеста ждет, и мать, и отец, а знаешь, какая у нас школа, и учителя… — и что-то другое, беспорядочно приходящее на ум.

Из медвежьей пасти вырвался хриплый рев. Медведь погрузился в воду и показался с другой стороны. Дима мгновенно сместился в лодке, креня ее в другую сторону…

— Опять ты? Привет! Сказал же, уходи, плыви себе дальше! — Ни карабина, ни лопатки или кайла при нем не было, а ранить зверя ножом, даже таким, какой был за поясом, было слишком опасно.

После трех попыток, будто послушавшись уговоров, белый медведь больше не приставал к нему. Голова его мелькнула, удаляясь к большой льдине вдали от утеса. Дима, унимая дрожь в ногах, направил лодку к берегу. Навстречу ему уже летел катер. Солдаты спешили на помощь. Пошатываясь от пережитого, он вышел на берег.