Пьяный мастер продолжал наседать.

— Ты думаешь, я пил? — шумел он. — Не пил, можешь проверить.

— Ступай, друг, иди домой. — Нестор сердился, улыбаясь.

Тот не унимался.

— Что я не пьян, я докажу! Я вечером приду.

Плотник направился к двери.

— Не надо приходить вечером, — возразил Нестор.

— Я же не денег просить, — развел тот руками и вышел.

Нестор рассмеялся. Сердце Марианны вздрогнуло от этого смеха. Как он изящен, этот человек! Ах, если бы старик в самом деле помог ей!..

Все это время желчный худой Николай пристально наблюдал за ней, зарисовывая что-то в блокнот. Она чувствовала его внимание и не отвергала его, оно играло ей на руку, повышая в глазах Нестора. И вдруг Николай опустился перед ней на одно колено.

— Я смотрю, девчонка, ты здесь самая главная. Ты светишься, к тебе влечет. Я буду петь для тебя.

И задушевно начал: «Вдоль по улице метелица метет…», под чистый дробный перебор серебряных струн. «Ты постой, постой, красавица моя, дозволь наглядеться, радость, на тебя!»

Они словно сговорились поддерживать Марианну. Нестор тем временем мерил шагами мастерскую. Вновь провел рукой по волосам, остановился и стал смотреть в окно, легкий, вольный, с неуловимым очарованием во всем облике. По счастливому обстоятельству, его окна не упирались в стеклянный дом, а находились левее его, с видом на удаленные дома и шатры продуктового рынка.

Марианна почувствовала, что ее уход сейчас на волне обожания этих мужчин был бы победной точкой, после которой, возможно, сам Нестор позвонил бы ей домой.

«Пора», — сказала она себе, подымаясь, как вдруг Иван Александрович подмигнул и брякнул ни с того, ни с сего, точно уронил булыжник на хрустальный поднос.

— Ну вот, теперь-то наконец и Нестор женится.

Она похолодела. Что он плетет?!

Наступило молчание. Сердце ее колотилось.

— А у тебя, девчонка, страх в глазах. Отчего бы? — заметил Николай.

Еще удар!

— Вам показалось, — принужденно улыбнулась она.

Но было ясно, что все кончено. Иван Александрович кряхтел и чесал в затылке.

— Я никогда не женюсь, Иван. Не интригуй, — повернулся Нестор и с облегчением засмеялся, потирая руки. — Я женщин уважаю, но жить с ними не хочу.

Сгоряча Марианна не почувствовала боли. Она даже простилась как ни в чем не бывало, даже постучала пальцем по клетке.

— До свидания, вольная Птица. Приятно бывать здесь «просто так». Спасибо за гостеприимство.

Провожая ее к двери, Нестор уже не подал руки, как в прошлый раз, а на самом пороге тихо произнес:

— Хочешь, приходи, хочешь, не приходи. Смотри сама, Марианна.

Она побежденно улыбнулась. Медленно сошла с лестницы и, едва переставляя ноги, пошла по тротуару к метро пешком. Трамваи со звоном обгоняли ее. Вдруг возле нее шумно остановился грузовик. Молоденький шофер приоткрыл дверцу, перегнулся, чуть не лег на сиденье и со смехом крикнул ей:

— Что, милая, или заболела? Еле идешь?

Она улыбнулась ему, помахала рукой. Что с ней, в самом деле? На несколько минут отпустило, стало полегче.

В метро все навалилось еще пуще.

С этого дня любовь превратилась в хищного зверя, терзающего ее сердце. Присутствие Нестора ни на миг не отпускало ее. И, не выдержав, она поехала туда, просто посмотреть на окна. Постояла в темноте, поплакала, глядя на него в освещенной комнате, и успокоилась дня на три-четыре, потом еще и еще раз. Привычка брала свое, волнение охватывало уже только под самой дверью, а не на «красной ветке» метро, как раньше. И вот, решив, что она вполне владеет собой, под вечер в конце сентября Марианна вновь очутилась на улице Вавилова. Будь, что будет! Она откроется ему, останется у него… Она взрослый человек. С гулко бьющимся сердцем приблизилась к «школе», как вдруг навстречу ей с громким смехом вышли несколько человек и среди них Нестор.

Он не удивился, лишь сказал друзьям:

— Не уезжайте, я сейчас.

Похмыкивая, они прошли к машине, стоявшей поодаль.

— Я шла мимо… и… Нестор, я…

Он нахмурился.

— Если ты рассчитываешь на что-то серьезное, выбрось из головы.

— Я… нет, я… — залепетала она.

— Не надо больше ни стоять под окнами, ни выдумывать глупости. Все.

Он повернулся и ушел к машине.

В середине сентября на Черном море бархатный сезон в самом разгаре. Солнце уже не обжигает, не палит во всю южную мощь, но мягко ласкает отдыхающие толпы по животам и спинам приятно-горячими ладонями. Каждое утро оно деловито взлетает на небосклон, чтобы открыть очередной день отдыха, зато уж по вечерам, когда отдыхающие утомлены светом и морем и желают лишь очистительного божественного созерцания, оно одаривает их долгим и пышным морским закатом, медленно склоняясь к горизонту огненно-малиновым шаром, и вытягивается, и расплывается в раскаленной купели, прежде чем коснуться ослепительной водной дорожки. Потом начинается царственное погружение в воду, космогоническое зрелище миллионнолетнего человечества.

Много народу провожает солнце на берегу. В эти минуты, если повезет, можно увидеть зеленый луч и загадать желание. Ах, желание! Оно тоже раскалено, как закат. В вечернем воздухе веют запахи цветов и теплого моря, таинственных сумерек и дивной неги сгущающейся ночи, настоянной на желании и жажде любви.

Оля с матерью поселились на зеленом возвышенном берегу в дощатом домике, одном из многих, принадлежавших санаторию «Ночная фиалка». Вокруг дома и на веранде в глиняных вазах цвели яркие цветы, заросли магнолии и жасмина окружали его с трех сторон, заглядывая в окна. Снизу доносился мерный шум прибоя. Сидя в кресле, можно было загорать прямо у крыльца, любуясь полосами синевы, голубизны и бледной зелени на поверхности моря, следя за дельфинами и редкими судами. Оля держалась в тенечке. И потому, что это вредно для малыша, и потому что, беленькая, как сметанка, она боялась ожогов. На глаз постороннего ее положение заметно не было, она лишь чуть поправилась, мягко округлилась, что очень украсило ее. Самое смешное оказалось в том, что здесь у нее появились сразу два поклонника. Первый отступился после трехдневной осады, а второй остался, полный самых, как говорится, серьезных намерений.

Это был Тарас Никоненко, местный молодой человек двадцати пяти лет, старший научный сотрудник Крымского заповедника, дипломированный специалист по охране редких птиц. Он жил с матерью в ближнем поселке в собственном доме с садом и огородом. Чем белокурая тихая москвичка поразила его в первую же минуту, известно было только ему, но со свойственной ему искренней порывистостью он сблизился с семейством и объяснился напрямую и с Олей, и с Анной Николаевной, Анютой, как ее здесь называли.

— Как хотите, но Оля станет моей женой, — сказал он, отрубая ладонью. — Что ей в вашей Москве? Я дам ей все. Любовь, семью, дом, машину, хозяйство, море, воздух. Что с того, что вы из России? Мы все одной крови и веры.

Его решимость и скорый украинский говорок нравились Анюте. Практическим умом она видела и чистоту его отношения к Оле, и всю ближнюю и дальнюю выгодность его предложения. Он даже привез их к себе в гости знакомиться с матерью. Они провели хороший вечер в простом чистом доме, посидели в саду, спели несколько песен после пшеничной горилки. Оля, конечно, не пила.

Если бы дочь согласилась, лучшей партии трудно было бы желать. Но куда! Мягко улыбаясь, Оля лишь отрицательно качала головой.

— Не надо, мамуля. Лучше расскажи ему про меня. Пусть остынет и не надеется.

И Анна Николаевна, выбрав минутку, увела Тарасика, как они величали его за глаза, гулять вдоль кромки волн. Среднего роста, с выгоревшим коротким чубом, зачесанным на правую бровь, подвижный, всегда готовый к шутке и к ласке, он нравился ей сам по себе. Это был хороший человек, добрый, искренний друг, чуть-чуть простодушный от избытка доброты. Что такие люди не часты, ей было известно, увы, слишком хорошо.