Сегодня, двадцатого июня, школа праздновала первый выпуск. Двадцать три человека начинали отныне новую жизнь. Как водится, в последнем классе сложились две пары молодоженов, чьи горячие безумные романы целый год зажигали ровесников. Все остальные были просто влюблены или мечтали о любви.

Праздник был в разгаре. Уже поднялись из-за столов, уставленных поначалу сладостями, фруктами, цветными бутылями с напитками и соками, а теперь опустевших и быстро убираемых проворными руками матерей из родительского комитета, и уже успели потанцевать и продолжали танцевать парами и толпой в мелькании разноцветных огней. На полу два-три умельца, поражая воображение, вертелись клубком, выкручивая спортивно-танцевальные приколы на спине и на голове под тяжелый «металл». Но и танцами, наконец, насытились, потянулись к учителям, «старшим друзьям», так сказать, простив им все вредности и придирки. В начале вечера их задарили цветами, а теперь, окружив, снисходительно рассматривали, как самых обыкновенных, не страшных и ничем не выдающихся людей.

— А помните, как я котенка принесла на урок? — засмеялась Марианна, одна из нарядных девушек, окруживших учительницу младших классов, простую, чуть приуставшую маленькую женщину. Ее имя, Клавдия Ивановна, ученики произносили как Клав-Диванна, но любили с первого класса.

— Я-то помню, Марианна, — мягко ответила учительница, — а вот помнишь ли ты, как второго сентября спросила у мамы: «А что, каждый день надо ходить?» Мы так смеялись тогда с Татьяной Алексеевной.

— В самом деле? — кокетливо изумилась девушка. — Как это на меня похоже! Терпеть не могу обязательных дел.

— Лукавишь, Марианна. Ты, конечно, художественная натура, но раз отличница, значит, умеешь себя заставить работать. А скажи, поделись, куда собираешься поступать? Если это не секрет? В Академию живописи или в Строганину?

— Вовсе нет. Я иду в Академию текстиля. Хочу работать с современными тканями, одеждой, разной прикладной художественностью, так сказать. А что? У меня получится.

— Умница. Ты всегда была практичной мечтательницей, как ни удивительно это сочетание, — заметила учительница, любуясь девушкой.

Марианна и в самом деле была хороша в воздушном розовом платье с пышными сборками на талии, с красными пионами в пушистых косах. Все девушки были красивы в этот вечер в выпускных нарядах, но косы сохранились лишь у одной Марианны.

— А про меня что-нибудь вспомните, — попросил кто-то из выпускников.

— И про меня, про меня, — зашумели все разом.

Учительница улыбнулась.

— Ох, как давно это было! Вот про Оленьку могу сказать, что она, еще совсем маленькая кроха, приходила в класс самая первая и чисто-начисто протирала свой стол белой тряпочкой. Тихая, серьезная была девчушка, трудолюбивая, как пчелка.

— Она и сейчас такая же.

Все оглянулись на светловолосую девушку с веснушками.

Оля покраснела и отступила чуть назад. А через минуту и вовсе отошла от собравшихся.

— А как я в шкаф забрался и завыл посреди урока, помните? — пробасил высокий юноша, местный сердцеед.

— Вот тебе за это, Сашок!

Учительница дотянулась до его головы и легонько дернула за вихор.

Марианна тоже выбралась из тесноты. Неподалеку сгрудилась другая компания, вокруг учительницы по литературе, там было заметно шумнее и веселее. Двигая плечами, она протиснулась между двух молодых людей. Те расступились.

— О, Марианна, легка на помине, — засмеялись в кругу, — только что о тебе говорили. Как ты догадалась?

— Не скажу! — загадочно промолвила девушка. — Вспоминайте меня почаще, особенно в июле, во время экзаменов. Разрешаю ругать всякими словами, не стесняйтесь.

— Мы рассуждали о мечтах, которые сбываются, — пояснила Любовь Андреевна. — Помнишь свое сочинение: «Я мечтаю о необыкновенном человеке и необыкновенной любви. Я верю в свою судьбу и ее драгоценные дары! Я верю тебе, жизнь!»

— Это не сочинение, а заявление, — сказал кто-то.

— Если ты не возражаешь, я даже выписала кое-что на бумажку, — продолжала классная руководительница, — и зачитываю новым старшеклассникам. Звучит, как путевка в жизнь. Помнишь, Марианна?

— Прекрасно помню, до последнего слова! — воскликнула девушка. — Вот увидите, все так и будет. Я все смогу…

— Не сглазь, — остерегли ее. — Разве можно об этом вслух?

— Можно! Смелость города берет, — отмахнулась Марианна, но тут же отошла прочь.

«Зачем я так раскрываюсь? Робкие пингвины, разве они поймут, как можно летать?» — подумала с досадой и, скользя по полу, как по блестящему накату, перебежала через весь зал к сцене, возле которой возились со стереосистемой умные мальчики. В том же краю находился и Пал Палыч, тощенький и плешивенький учитель математики, окруженный одними юношами. Остатки его волос стояли на темени, словно прозрачный нимб. По обыкновению, Пал Палыч был заметно пьян. Даже на уроки он приходил, бывало, сильно «под шафе», но это ничему не мешало. Его занятия были самыми живыми в школе, олимпиады, загадки-считалки для младших, сказки про пузатые лимоны-миллионы, стихи, анекдоты, приключения из мира чисел, уравнений и политиков. Недаром же половина выпускников собиралась поступать в технические вузы!

Сейчас Пал Палыч был нежен и добр.

— Вы, ребята, главное, не отчаивайтесь, если не получается с математикой. Не зачеркивайте себя. Бог с ними, с уравнениями, не в них радость жизни. Слышишь, Дима? — Качнувшись, он оперся рукой на плечо рослого, остриженного по-солдатски парня с могучей тренированной фигурой.

— Полный улет! — невозмутимо отозвался тот. — А я при чем? Мне вообще все до фени. У меня послезавтра призыв в армию, на Новую Землю на полтора года. Приходите на проводы, Пал Палыч.

— Да-да, — отвечая на собственные мысли, покивал часто учитель. — Главное в жизни — это сама жизнь, ребята, а не формулы, не числа. Никому не верьте, что это не так. Жизнь древнее любой науки, нельзя жертвовать жизнью ни ради чего…

— А в чем смысл жизни, Пал Палыч? — шутливо спросил кто-то, прикрывая усмешкой юношескую страстность этих слов.

— Ни в чем, друзья мои. Да-да. Жизнь вмещает в себя все смыслы, она неизмеримо шире любого из них. Вот разве что математика… — Старик подумал, поморгал и безнадежно вздохнул, словно извиняясь за что-то. — Нет, пожалуй, и математика тоже не то. Живите, милые, вдумывайтесь, понимайте. Люди — это «понималы», все живое — это «понималы». Да-да.

Он шатнулся и пошел к выходу, касаясь стульев, поставленных вдоль стен.

— Поговорили, — ухмыльнулся Дима. — Душевный старик. Ромик, проводи-ка его.

— До дома, что ли?

— В натуре.

Зазвучала музыка. Он повернулся к Марианне.

— Потанцуем?

— Давай. — Она вскинула руки на его борцовские плечи.

Зал наполнился молодежью. Как и раньше, танцевали в кружок или разрозненной толпой, чтобы никому не было обидно. Те же, кто желал побыть вдвоем в полусумраке цветных вспышек, в первую очередь молодожены, не отказывали себе в удовольствии прижаться друг к другу у всех на виду. Две пары на один класс — вот что значит близость к природе!

Многое, многое мог прошуметь на ушко темный лес…

Марианна и Дима танцевали свободно, не слишком близко.

— Когда ты уходишь? — спросила Марианна, поглядывая на него снизу. — Действительно, послезавтра?

— Завтра. Сейчас полночь.

— Почему так поспешно?

— Я и так просрочил, они заждались там, в военкомате. Майор все терпение потерял, каждый час звонит… Приходи на проводы.

— Приду. На Новую Землю-то сам напросился, поди?

— Угадала.

Дима был родом с острова Вайгач, где отец его работал специалистом по тяжелым дизельным моторам, а мать составляла отчетность в бухгалтерии рыбопромыслового хозяйства. Была там и начальная школа, в которую бегали местные ребятишки. Поэтому в Нарьян-Мар, большой город на «материке», семья перебралась, когда Диме сравнялось десять лет. Тут, в городе, он заболел. Кое-как, с пропусками, проучился еще три класса, отставая от сверстников сначала на год, потом на два, пока, в конце концов, Соколов-старший не списался с бабушкой-теткой в Москве и не привез всех в столицу, в Зеленый округ. Это место оказалось спасительным для Димы. Мало того, что болезнь ушла бесследно, но и он так взялся за самого себя, занимаясь чуть не во всех спортивных секциях сразу, бегая в шортах по лесу зимой и летом, что к выпускному классу из бледного заморыша превратился в накаченного статного борцовского парня с крутыми плечами и мощным затылком. Он был старше всех, сильнее всех, и, следовательно, имел авторитет.