«Нельзя быть уверенным в завтрашнем дне», — написал в свое время Лоренцо Медичи. Понимавшие это Лукреция и Пьетро хотели как можно полнее прожить эти чудесные, неповторимые часы. В саду, пропитанном запахом эвкалиптов, лимонных и гранатовых деревьев, где солнечные лучи, проникая сквозь кроны деревьев, играли в воде фонтанов, казалось, что все настраивало на то, чтобы забыть обо всем, кроме надежды, наслаждения и признательности.

В эти дни влюбленный поэт писал:

Я страстно желаю только одного: вновь любоваться моей любимой половиной, без которой я не просто нечто несовершенное, я — ничто, она не просто часть меня, она — весь я, и так будет всегда. Именно в этом, по-моему, и заключается самое сладкое человеческое счастье, и я не смог бы найти ничего столь же драгоценного, если бы не решился потерять самого себя, чтобы провести остаток жизни с одним лишь желанием и одной лишь страстью, пылающей до тех пор, пока этого хотят любящие сердца, если только небесам будет угодна их воля⁸.

Лукреция преображалась. Ее тело до сих пор напоминало фигуры боттичеллиевских Венер, едва отмеченных женственностью, подобных девочкам-богородицам Кватроченто; теперь она, как это видно на гравюре с утраченной картины Тициана, обрела цветущие формы, очень ее изменившие.

Когда ее счастье достигло апогея, 5 августа она получила известие о смерти Хуана Борджа, кардинала-архиепископа Монреальского, племянника Александра VI. Последний с грустью заявил послу Венеции Антонио Джустанини: «Этот месяц будет неудачным для толстяков» (Каликст умер 6 августа, Сикст — 12-го). В Риме говорили, что когда солнце входит в созвездие Льва (Sol in leone), жара становится невыносимой, а близость болот порождает эпидемии. Вечером 5 августа Александр VI, Чезаре и несколько прелатов отправились ужинать за город к кардиналу Адриано де Корнето, в дом, окруженный топями, что было особенно опасно для здоровья. Нечем было дышать; папа и его свита, разгоряченные верховой ездой, выпили по кубку ледяного вина. Два дня спустя «все важные персоны были больны», сообщает оратор Светлейшей республики, которому Его Святейшество снова сказал в доверительной беседе: «Все эти смерти, что случаются каждый день, пугают нас и заставляют еще больше заботиться о нашей особе».

Бурхард, ватиканский церемониймейстер, сообщает в своем дневнике 12 августа: «В 10 часов вечера у главы Церкви проявились признаки лихорадки». Это случилось неделю спустя после ужина, устроенного кардиналом Корнето, который и сам заболел. Со своей стороны Джустиниани писал дожу, что Александр VI только что перенес кровопускание «от четырнадцати до шестнадцати унций, возможно, правильнее было бы сказать около десяти унций, но и это огромное количество крови для человека семидесяти трех лет»⁹. Лихорадка несколько спала, однако не исчезла вовсе. Бельтрандо Костабили отправил следующую депешу герцогу Эркуле Феррарскому:

Вчера утром мне сообщили, что папу стошнило, что у него жар и ему спустили девять унций крови. В течение дня Его Сиятельство принял нескольких кардиналов, которые играли в карты в то время, как он отдыхал. Ночью он спал хорошо, однако сегодня между шестью и семью часами вечера у него случился такой же приступ, как в субботу, и придворные отказываются давать сведения о его состоянии. Я употребил все возможности, чтобы разведать, что происходит, однако чем больше я упорствую, тем меньше узнаю. Медиков, аптекарей и цирюльников держат поблизости и не позволяют им уходить домой, из чего я могу заключить, что болезнь серьезна™.

17 августа Джустиниани писал в Венецию: «Лихорадка продолжает его мучить, и это становится опасным. Мне сообщили, что епископ Венозы сказал, что болезнь папы очень серьезна».

Наконец 18-го числа понтифик сел на своей кровати и в присутствии нескольких кардиналов прослушал мессу. Епископ Венозы вышел из комнаты со слезами на глазах и сообщил, что конец папы близок. На заходе солнца глава Церкви, Александр VI Борджа, отдал Богу душу.

Горе Лукреции было так велико, что любые слова утешения были бесполезны.

В своей комнате, завешенной черным, при закрытых окнах, не зажигая свечи или факела, она рыдает, скрывшись от всех. Хотя Александр VI стал причиной ее страданий, согласившись на убийство Алонсо и отдав ее во власть замыслов Чезаре, ее любовь к нему осталась прежней. Ведь это от него она унаследовала любовь к жизни, он следил за тем, как она росла, он вложил столько рвения, столько ума в то, чтобы дать ей образование, воспитать ее, научить всевозможным искусствам. Если сегодня ее поведение так идеально соответствует ее высокому рангу, если она держится как королевская дочь и даже еще лучше, этим она обязана его неусыпным заботам. Она не ест, не надевает украшений и в течение двух дней ее не покидает безысходное отчаяние. Она знает также, что с уходом отца и защитника ее судьба находится под угрозой.

По возвращении герцог Эркуле д'Эсте и Альфонсо приходят к ней, чтобы выразить ей соболезнования. Первым реальную поддержку оказывает ей Бембо:

Вчера я пришел к Вашей Милости, чтобы сообщить о печали, причиной коей стало ваше горе, чтобы утешить вас, если только это в моих силах, и попросить хоть немного успокоиться, поскольку мне сообщили, что ваши страдания безмерны. Однако мне не удалось ни первое, ни второе. Едва я увидел, что вы уединились в темной комнате и предались отчаянию и слезам, чувства нахлынули на меня с такой силой, что я застыл, не имея сил ни говорить с вами, ни даже разобраться, что я хотел бы сказать. Я сам слишком нуждался в утешении, чтобы утешать другого, и я ушел, потрясенный до глубины души увиденной мною печальной картиной, почти онемев. Возможно, вы не нуждаетесь ни в моих жалобах, ни в моих утешениях, поскольку, зная о моей вам преданности и верности, вы знаете также, какую боль причиняет мне ваша боль, и ваша безмерная мудрость сама способна подсказать вам, почему вам необходимо успокоиться, и нет необходимости ждать, чтобы вам поведал об этом кто-то другой. Тем не менее я досадую на себя за то, что в тот момент меня оставили даже те немногие силы, что у меня еще были. Ни одна из стрел судьбы не ранила так глубоко мою душу, как слезы, текущие из ваших глаз. Что касается моих утешений, то могу вам напомнить лишь одно: время смягчает и облегчает все наши страдания. Это не первый удар судьбы, что вам довелось снести, она неуклонно вас преследует. Прежде вашей душе пришлось вытерпеть столько боли, что теперь она уже довольно закалена против несчастий. Впрочем, нынешние обстоятельства требуют, чтобы вы не дали повода думать, будто вам дороже то положение, что отняла у вас судьба, чем то, которое вы еще занимаете¹.

На самом деле это достаточно смелое послание содержит ценные советы. Бембо обращает внимание Лукреции на непрочность ее положения: она дочь пожизненного государя. Отныне Лукреция будет скрывать свою печаль от окружающих. «Разбейся, мое сердце, ведь я должна молчать», — пишет она на полях своего молитвенника. Сила и достоинство, проявленные ею в несчастии, снискали ей восхищение и преклонение подданных. Однако могла ли она с уверенностью рассчитывать на привязанность свекра и мужа, которому она еще не дала детей? На самом деле хотя герцог и его сын совершенно не были опечалены, но все же, будучи честными людьми, ни один ни другой не собирались пересматривать условия союза их семьи с дочерью умершего папы. Дочь Александра VI сумела не разочаровать семью д'Эсте, доставить радость своему мужу, превратить Феррару в один из лучших городов Италии и завоевать любовь подданных.

Герцог Эркуле пишет Джан-Джорджо Сереньи, своему послу в Милане, городе, в то время принадлежавшем Франции, для того, чтобы поделиться с ним своими чувствами в связи с окончанием правления Александра VI и о беспокойстве, которое вызывает у него поведение Чезаре Борджа:

Ежели ты желаешь знать, вызвала ли смерть папы у нас печаль, то сообщаем тебе, что она нас не огорчила. Более того, мы давно уже испытываем желание, чтобы Господь для общего блага христианства дал нам в доброте своей более подходящего и примерного пастыря и освободил бы Церковь от непристойности. Ни от кого из пап не получали мы так мало доказательств его милости, как от этого, даже после заключения брака, объединившего наши семьи. Лишь с большим трудом удалось нам заставить его выполнить свои обязательства. Однако ни в чем, ни в большом, ни в малом, он не был нам приятен. По большей части, полагаем мы, виной тому Чезаре, который, не сумев сделать с нами того, чего он желал, повел себя с нами, как чужой. Он никогда не сообщал нам о своих намерениях, а мы не сообщали ему о наших. В конце концов, поскольку он склонялся к Испании, тогда как мы остаемся добрыми французами, мы не питали надежды ни на какую дружбу ни со стороны папы, ни со стороны его сына. Вот почему указанное событие не вызвало у нас разочарования, поскольку от герцога Романьи нечего ждать, кроме дурного².