Изабелла напишет мужу: «Я обняла ее, не показывая негодования, но и не притворяясь веселой… На ней золотистое платье тонкой работы, отделанное ярко-красным атласом, рукава с прорезями по кастильской моде, сверху — плащ из такой же ткани, подбитый собольим мехом, он открыт на шее и позволяет видеть сорочку с пышными складками по нынешней моде. На ней колье из крупных жемчужин с кулоном из рубинов и жемчужин. На волосах золотая шапочка, но никаких лент»⁴. Более объективные свидетели отмечают изумление дочери Эркуле при виде роскошных волос невестки, почти скрывающих ее платье.

Первый обмен любезностями заглушили приветственные песни, их исполняли дети, сидящие в легких лодочках, кружившихся вокруг корабля. Герцогиня Урбинская, прекрасно понимая, что скрывается за этим галантным поединком, старалась найти любезные слова для обеих женщин, подчеркивала общность их вкусов, способную сблизить их, и отмечала, что обе дамы, судя по всему, прекрасно дополняют друг друга. Проделки шутов и карликов до самого Toppe делла Фосса приятно разнообразили плавание. Там, где канал соединялся с По, для церемонии встречи был выстроен прямоугольный понтонный мост. По его углам развевались на ветру флаги Борджа, д'Эсте, а также знамена Гонзага и Монтефельтро.

Лукреция, многому научившаяся за долгое путешествие, была готова к въезду в Феррару.

Они были там, ожидая прибытия судна: правитель Феррары герцог Эркуле д'Эсте, импозантный, величественный, с чуть грустным взглядом льдисто-голубых глаз, его сын Альфонсо, могучий, гордо, словно родовой герб, несущий свой крупный нос — фамильный нос д'Эсте. Они были там, в окружении важных лиц духовного и светского звания, послов, магистратов и целой свиты придворных вместе с семьюдесятью пятью конными лучниками в красно-белых ливреях, выстроенными вдоль водного пути. Лукреция быстро прошла по мосткам, опустилась на колени и поцеловала руку своему свекру. На этот принятый в Ватикане знак приветствия Эркуле ответил тем, что поднял ее и обнял как родную дочь. Затем он отвел ее на празднично украшенный золотой тканью корабль, чтобы принять там представителей Флоренции, Лукки, Венеции и других государств, а также маленького светловолосого Эрота, одетого в тунику с приделанными к ней большими крыльями и несущего через плечо лук и колчан.

Час спустя в Борго-де-Сан-Лука раздались звук труб, грохот пушек, залпы пищалей. «Навстречу ей, — пишет Изабелла своему супругу, — было послано пять карет, одна из которых была обтянута золотой парчой и запряжена четырьмя пегими лошадьми необыкновенной красоты, и еще трое носилок, украшенных пурпурным атласом, которые везли лошади разной масти». Альберто д'Эсте, один из двадцати незаконнорожденных братьев Эркуле, предоставил свой замок для ночлега.

В течение последующих нескольких недель между самыми знатными семействами герцогства разгорелась настоящая борьба за то, чтобы дочери их вошли в свиту новой герцогини. Помимо того, что этот пост давал многие привилегии и бенефиции, Лукреция еще должна была выдавать своих придворных дам замуж и обеспечивать им приданое. Вышивальщики работали день и ночь, «женщины соперничают в роскоши, не зная меры», — жаловался один безденежный муж. Чтобы разрешить проблему, Эркуле в сопровождении сына и врача Дзилиоло без предупреждения приезжал в феррарские дворцы и устраивал досмотр «молодым девушкам от четырнадцати до восемнадцати лет, здоровым и красивым». За пост экономки велась особенно ожесточенная битва. Из трех кандидаток, находившихся на службе у предыдущих герцогинь, двум было отказано: Джованне ди Римини — не из-за возраста или внешности, а из-за кокетства, и Беатриче Контрари, находившейся на службе у Изабеллы, женщине мудрой, снисходительной, но и в то же время хитрой. В конце концов Эркуле сделал выбор в пользу Теодоры Анджелини из-за ее преклонного возраста.

На следующий день, день Сретения Господня, Лукреция пережила самые торжественные минуты своей жизни — въезд в Феррару. Блестящий двор, где поощрялись тонкое общение, науки и искусства, в эти дни переживал момент расцвета. Эркуле готовился к празднествам с такой расточительностью, какой от него не ожидали. Неделями наполнялись городские склады и склады замка. Чтобы придать больше блеска торжествам, он превратил Дворец правосудия (il Palazzo della Ragione) в театр, оборудованный самыми совершенными изобретениями сценической техники, где можно было всячески менять освещение и устраивать фейерверки, полеты ангелов и демонов, чудовищ и богов, устанавливать декорации, изображающие веселые или грустные пейзажи. Тратя деньги напоказ, герцог хотел предвосхитить возможные упреки в «браке ради денег»: вспомнить хотя бы неделю, проведенную в подвалах Ватикана его казначеями, проверяющими приданое дукат за дукатом. Он хотел пустить пыль в глаза послам, прибывшим со всего полуострова и из Европы, и прежде всего представителю Людовика XII.

Чтобы выразить признательность королю Франции, без помощи которого Чезаре не смог бы завоевать Романью столь быстро, и чтобы отблагодарить его за то, что он воспрепятствовал браку Альфонсо с Луизой Савойской, Александр VI попросил свою дочь следовать французской моде, в особенности при выборе фасона подвенечного платья, стоившего 20 тысяч дукатов. В платье Лукреции полосы атласа цвета тутовой ягоды чередовались с полосами из золотистой гофрированной парчи, рукава были подбиты мехом горностая. Великолепное платье озарялось блеском фамильных украшений д'Эсте, которые надела на Лукрецию синьора Теодора под грустным взглядом маркизы Мантуанской, которая писала своему мужу: «На ней колье из рубинов и бриллиантов, принадлежавшее нашей дорогой синьоре Элеоноре, да святится ее память. На голове ее — сеточка, сверкающая драгоценными камнями, посланными ей в подарок нашим господином, моим отцом».

В таком наряде Лукреция спустилась на парадный двор, где ее ждали герцог со свитой. Ораторы, бывавшие в Риме и видевшие, как весела была молодая женщина во время конных прогулок, отметили серьезное выражение ее лица в тот момент, когда она садилась в седло.

Кортеж отправился в путь в сопровождении восьмидесяти трубачей, двадцати четырех флейтистов и шести музыкантов, трубивших в рог; перед ними ехали семьдесят пять лучников в костюмах цветов герцогской династии и «семьдесят дворян, выставлявших напоказ золотые цепи, каждая стоимостью не менее пятисот дукатов, а многие ценою в восемь, десять и даже двенадцать тысяч дукатов», — отмечает Изабелла Мантуанская.

Альфонсо сидел верхом на «лошади в сбруе из рельефных золотых блях, изготовленных венецианцем Бернардино, сам он был в костюме из серого бархата, расшитого чешуйками из чеканного золота, стоимостью по меньшей мере в шесть тысяч дукатов, — продолжает Изабелла, — и в шляпе, украшенной белыми перьями». Его зять Аннибал Бентивольо находился рядом с ним. Прибыл эскорт невесты: двадцать испанцев, закутанных в шубы и с трудом передвигающих ноги. «Лишь на двенадцати из них были золотые цепи, да и те нельзя сравнить с цепями моих дворян», — уточняет Изабелла¹. Затем появились епископы, послы, литаврщики и два любимых шута Лукреции.

Невеста на сером в яблоках коне, грива которого была заплетена в мелкие косички, а хвост — в толстую косу, увитую золотой канителью, медленно ехала вперед под балдахином, который держали над ней доктора Феррарского университета, преподаватели факультетов права, медицины и математики. По левую сторону от нее гарцевал Филипп де ла Рош, посол Франции. Так Людовик XII хотел подчеркнуть, что он лично ведет дочь Александра VI во дворец д'Эсте. Герцог Эркуле ехал неподалеку от герцогини Урбинской, она была закутана в плащ из черного атласа, расшитого золотыми треугольниками, и сидела верхом на муле, покрытом попоной с серебряным рисунком в виде зодиакальных созвездий², за ними ехали донна Иеронима и мадонна Адриана, следом — тринадцать карет с придворными дамами и родственницами. Шествие замыкали родственники д'Эсте. Чуть поодаль восемьдесят шесть запряженных лошадьми телег везли гардероб и ценные вещи Лукреции.