Враг бросался на нас с воздуха, поливал пулеметным огнем с флангов, забрасывал минами. Однако ничто не могло пас остановить. По вечерам мы подсчитывали километры пройденного пути. Мы приближались к берегам Черного моря и Керченского пролива. Комары уже не так досаждали нам, а может, это просто так казалось.

Помню, как после форсирования реки Старая Кубань мы вышли в тыл вражеских частей и начались ожесточенные бои. Наши самолеты разбрасывали тысячи листовок, призывавших немецких солдат сдаваться в плен и гарантировавших им жизнь. Но только немногие выбирали плен и жизнь, настолько огромен был груз их преступлений. Гитлеровские солдаты боялись ответственности и правосудия, поэтому пытались найти спасение… в таманских лиманах и плавнях…

— Дождались своего, — говорили солдаты, обходя вздувшиеся трупы.

Ударом во фронт был преодолен еще один оборонительный рубеж фашистов между Кизилташским и Ахтанизовским лиманами. Оттуда наконец мы вышли на западную часть Таманского полуострова. Перед нами на несколько десятков километров вправо простирался Таманский залив, прямо — воды Керченского пролива, а дальше — на юге — Черное море.

— Ну, ребята, уже недалеко, — подбадривал нас парторг Наумов.

— Это еще ничего по сравнению с тем, что мы пережили, — коротко отвечали солдаты. А в действительности каждый из них держался из последних сил, так как позади остались многие километры этой липкой, вязкой, болотистой почвы.

Если бы таманская земля могла говорить!.. Ведь она была свидетелем многих исторических событий. Здесь летом 1918 года разыгрались драматические сражения первого периода борьбы Красной Армии против Деникина. Большой отряд рабоче-крестьянской армии, так называемая Таманская армия, был тогда отрезан от основных сил войсками Деникина. Чтобы соединиться с ними, Таманская армия вместе с тысячами беженцев, спасавшихся от террора белых, прорвалась вдоль берегов Черного моря до Туапсе, а затем, ведя непрерывные бои с преобладающими силами врага, в исключительно трудных условиях пробилась через горы в Армавир. Нелегкими были бои на этом более чем пятисоткилометровом пути, который Таманская армия должна была преодолеть, чтобы в конце сентября соединиться с Красной Армией на Кавказе.

Проходя теперь невдалеке от тех мест, где вели когда-то героические сражения воины новой, Советской власти, я как бы вновь переживал события, описанные в книге Серафимовича «Железный поток», которую читал в Баку. Тогда я не мог предвидеть, что и меня солдатская судьба забросит в эти же края — на таманскую землю, к морю…

Прекрасное это чувство, если ты ощущаешь приближающееся мгновение исполнения заветной мечты, когда силы твои на исходе. Хочется жить, чтобы видеть плоды своего труда…

Из пота и крови рождаются фронтовые успехи и победы. А ведь насколько легче солдату переносить самый тяжкий труд и самую страшную опасность, если он уверен, что дороги, по которым идет, ведут к желанной цели. Мы были именно в таком положении. Я переживал это вместе с другими. Все мы видели и понимали, что наконец и нам улыбнулось фронтовое счастье.

С запада тянуло запахом моря, пропитанным йодом. Казалось, близок конец пути.

К сожалению, части нашей 45-й армии вынуждены были еще вести кровавые бои, преодолевая последние рубежи сопротивления гитлеровцев в районе кордона Ильич и в северной части побережья Керченского пролива. Бои по ликвидации этого последнего бастиона сопротивления немецких войск на Таманском полуострове продолжались с первых дней октября. Гитлеровцы оборонялись отчаянно. Отступать им было некуда — за их спиной шумели волны Азовского моря и Таманского залива. Любой ценой противник стремился удержаться на этом клочке суши. Гитлеровское командование категорически запретило своим войскам сдаваться в плен, как это, впрочем, было и зимой сорок третьего года под Сталинградом.

В тот день с самого рассвета несколько автомашин непрерывно подвозили снаряды для наших орудий.

— Будет чем накормить фрицев перед купанием в морских волнах, — шутили мы, сгружая тяжелые ящики.

— Скорей, ребята! — покрикивали водители, внимательно поглядывая на голубое безоблачное осеннее небо.

Где-то над головой раздавался рокот моторов «рамы» — фашистского самолета-разведчика. Он назойливо кружил высоко в небе, стараясь что-то высмотреть. Однако вскоре наши истребители отогнали его.

Ужин нам в тот вечер выдали более обильный и раньше обычного, к тому же каждый получил еще по сто граммов спирта… Мы тогда не знали, что в этот октябрьский день время вечернего приема пищи было нарушено не только в нашей батарее. Мы не знали, что приближается момент выполнения замысла командования нашей армии.

«Части армии вечером 8 октября после 30-минутной артиллерийской подготовки перешли в решительное наступление. К рассвету 9 октября они прорвали последний рубеж, прикрывавший подступы к косе Чушка, заняли кордон Ильич и вышли к берегам Керченского пролива. Разгромленные части противника были прижаты к морю и уничтожены… В 8 часов утра командующий 56-й армией доложил Военному совету Северо-Кавказского фронта: «…Таманский полуостров частями 56-й армии к 7.00 9 октября 1943 года полностью очищен от немецких оккупантов»[49].

Я не берусь воспроизвести здесь подробно картину напряженных боев, продолжавшихся свыше десяти часов, и описываю свои личные чувства, которые тогда испытывал вместе с товарищами по оружию, когда мы вышли к берегу моря. Правда, труднее всего мне вспоминать те моменты, при которых испытываешь глубокое волнение, будто только вчера это было. Одним из них я считаю именно финал боев на Таманском полуострове. Ведь тогда я уже знал, что мы вскоре будем форсировать Керченский пролив и вступим на крымскую землю или нас перебросят на Украинский фронт… Каждый из этих двух вариантов значительно приближал меня к родине, которую я продолжал видеть в мечтах и по которой сильно тосковал.

Ну, а потом?

В один из дней состоялось торжественное построение всей батареи. После доклада наш командир батареи, недавно получивший звание майора, приступил к чтению приказа командующего Северо-Кавказским фронтом. Помню, как внимательно слушал я слова майора Сапёрского. В приказе командующего фронтом были такие слова: «В зимнюю стужу, в снежную пургу и метель, в степях Ставропольщины, в горах Кавказа, в сырой изнурительной духоте таманских плавней, под палящим солнцем, в едкой и душной пыли разрывов вражеских бомб и снарядов, под смертоносным пулеметным огнем скромно и просто шли бойцы и офицеры, горя желанием разбить и уничтожить врага, освободить землю от вражеской нечисти. Солдаты и офицеры Северо-Кавказского фронта проявили беспримерный героизм, мужество и боевую доблесть»[50].

В конце приказа командующий фронтом поздравил весь личный состав с одержанной победой.

Затаив дыхание, мы слушали слова приказа.

«Там, за узким проливом, находится Керчь, а дальше — Крым… Где-то там вздымаются вверх скалы Чатырдага, — думал я, глядя вдаль. — Увижу ли те места, где Адам Мицкевич создал прекрасные «Крымские сонеты»?» Так хотелось мне дотронуться руками до серой обложки тоненькой книжечки, лежащей в кармане гимнастерки. Спутник моих фронтовых дорог по-прежнему лежал у самого сердца. С первого дня того трагического польского сентября сопровождала меня эта книжечка. Мог ли я ожидать, что от Бещадских гор и лугов, а потом через кубанские степи, предгорья Кавказа и таманские плавни мы дойдем наконец сюда, к берегам моря, так близко к местам, где в тоскующем сердце нашего великого земляка родились эти стихи?

— Через Керченский пролив успела удрать часть войск врага. Мы будем их преследовать и догоним. Полностью очистим нашу советскую землю. Однако мы должны, товарищи, спешить, ибо нас ждут не только там, за этими морскими просторами… — сказал после зачтения приказа командир нашей батареи.