— Эх, паразиты! — продолжал бормотать про себя шофер.

Грицко вынул платок, вытер лоб, глаза…

Я стоял остолбенев, мутным взглядом обводя все вокруг. Где-то возле сердца чувствовалась нарастающая боль. По сей день я никогда не забуду этой картины…

На месте, где стояла в зелени садов станица — такой она запечатлелась в нашей памяти, — теперь росли кусты зелено-бурого бурьяна, а остатки опаленных печных труб торчали из груды руин и пепла.

Стая ворон долго каркала нам вслед…

Ночь окутывала станицу.

На небе виднелась Большая Медведица, а рядом, вокруг нее, — рой звезд. Месяц, который ежеминутно выныривал из-за мелких облаков, освещал стены хат, солому на крышах. Ветки деревьев отбрасывали широкие тени. Воздух был пропитан запахом весны.

Наш 968-й артиллерийский полк отвели от Голубой линии на короткий отдых. Отдельные батареи разместились в уцелевших соседних станицах. Мы отдыхали уже пятый день — заслуженная передышка после стольких месяцев пребывания на фронте. Наконец-то мы жили в домах, среди людей и запаха весенних цветов, а фронт и бои остались, казалось, где-то далеко.

Нас встретили здесь, как родных: слезами радости, сердечными объятиями и всем, чем хата богата, хотя немного в этих домах осталось. Фашисты грабили все, что под руку попадалось, и вывозили в Германию русское добро. Пустые хлева, пустые амбары и кладовки, хлеба нет, а до нового урожая еще далеко. А весна только вступила в свои права на этой богатой кубанской земле. Но чего-чего, а гостеприимства здешним людям не занимать.

— А ну, ребята, поможем матерям и сестрам, — в первый же день нашего отдыха кратко распорядился капитан Сапёрский.

Повторять нам эти слова не было необходимости.

У артиллеристов, известно, руки сильные. Сколько ящиков со снарядами перенесено, сколько стальных гостинцев послано в стволы пушек, а сколько километров прошли эти орудия по бездорожью, по снегу при помощи этих же рук. Так что мускулы были крепкие. И сейчас их сила пригодилась, ну а желания было хоть отбавляй. Да и как не помочь этим одиноким женщинам, которым война принесла столько горя и бед! С радостью каждый из нас взял в руки пилу и молоток, топор и лопату, встал за плуг или боронил поле. В охотку шла работа, с которой каждого разлучила война и по которой все мы так тосковали…

А что по вечерам?

Даже на фронте выпадают минуты человеческого счастья, особенно если хочешь забыться, не думать о том, что пережито и что еще ожидает тебя завтра, послезавтра… И в такие вечера солдатская песня — верный товарищ как в радости, так и в печали. Далеко-далеко плывут голоса бойцов и, сливаясь с ними, девичьи голоса. Они звучат долго. Выгоревшие солдатские гимнастерки окружены белыми кофточками и цветастыми платочками девушек.

Я часто вспоминаю несколько таких вечеров: веселый говор, запах деревенских цветов и весенней травы, улыбки и девичий шепот… Мысленно возвращаюсь к тем дням, которые в моей памяти в череде фронтовых лет сверкают, как алмазы, и такими останутся навсегда. Возможно, военные кошмары несколько сглаживаются в воспоминаниях, а то самое хорошее, с чем связаны самые трогательные человеческие чувства, не только не забывается, а бережно лелеется, обретая с годами все новые, волнующие черты…

Далеко неслась раздольная песня, одна из самых красивых думок великого Тараса Шевченко.

И, как по заказу, месяц показался из-за облаков и сквозь ветки деревьев серебром обсыпал девичьи косы и прильнул к их раскрытым в песне губам. А песня неслась далеко, куда-то за станицу, в мирные уже поля, и там таяла во влажной земле и ночном тумане. Но вот еще песня. И сегодня мне кажется, что я слышу ее ритм:

Да и как забыть те счастливые минуты в моей солдатской жизни, о которых мечталось в холодных землянках, в часы дежурств, среди воя снарядов и грохота бомб, в бесконечные дни и ночи, во время изнурительных переходов, в минуты жаркого боя… И вот стали явью эти вечера из моих снов — среди вишневых садов, девичьих улыбок, а над головой было чистое небо… Сколько было бы их, таких вечеров, если бы не война?!

— Ждали, как вас ждали! — слышу я шепот ярких, полных, как вишни, губ. — Высматривали вас днями и ночами… Раскат грома — а думалось, что вы… И сейчас — ожидания, а письма только теперь приходят, и то не от всех…

Месяц медленно плывет над крышами хат. Ночной весенний туман бродит в садах меж деревьев. Неугомонный Коля Усиченко все играет на гармошке, задушевные мелодии так и хватают за сердце. Подпеваем. Поет с нами и командир батареи. Песни льются средь ветвей и улетают куда-то в затерявшуюся в ночи степь.

Таким было мое солдатское счастье в те короткие ночные часы. Но как быстро бежит время! Послезавтра нам предстоит отъезд на фронт… Как хотелось, чтобы пришли по-настоящему спокойные вечера и ночи! Но конца моим фронтовым скитаниям еще не было видно. Очень далеко еще до родного дома среди полей с колосящейся пшеницей, рожью, ячменем, цветущей гречихой, полевыми маками и васильками… Там когда-то мальчишкой я поднимал плугом пласты чернозема, тяжелые, лоснящиеся, как будто отшлифованные, холодные под босыми ногами. А потом брал в руки лукошко, полное зерна. Зерно падало в землю вместе с каплями пота… Далеко теперь эти поля и луга, деревенские огороды, местечки и города, смутно рисующиеся в неясном завтрашнем дне…

— Опять задумался? Затужил? По Польше?..

— Да, по родине. Четыре года уже…

— Дождешься. Наверняка дождешься, как и мы дождались.

Верю всем сердцем. А тебе за твои слова — большое спасибо…

Глубокая ночь окутала хаты, станицу, а где-то по-прежнему лилась кровь, полыхали багровые языки пламени, взрывами бомб освещалось небо, стонала земля. И наше счастье было недолговечно среди горя и слез…

Невидимые с земли самолеты пролетали высоко-высоко. Урчание их моторов напоминало нам о нашем долге. На запад проторенным уже небесным путем летели наши эскадрильи. Счастливого возвращения!..

На востоке уже покрывался первым румянцем горизонт.

Слет отличных стрелков нашей дивизии проходил на опушке леса, у одинокого, наполовину разрушенного сарая. Изрешеченные пулями стены стояли на фоне полосы созревающей ржи, каким-то чудом уцелевшей.

Вокруг развалин и на краю недалекого леса чернело несколько глубоких воронок. Возможно, однажды в этом сарае нашел укрытие какой-нибудь взвод, пренебрегший законами маскировки, чем привлек к себе внимание противника. А может, фашистский летчик поохотился на работавших в поле женщин?..

Стояло чудесное утро. Высоко в небе невидимый жаворонок рассыпал свои радостные трели, а где-то за западным горизонтом глухо гудела артиллерийская канонада. Вдоль Голубой линии продолжались бои.

Гитлеровцы упорно обороняли эту линию, которая являлась серьезным препятствием для наших войск в дальнейшем наступлении и окончательном освобождении от противника западных районов Кубани и Таманского полуострова.

Правда, начавшиеся 29 апреля 1943 года ожесточенные бои в направлении станицы Крымская увенчались взятием этого ключевого опорного пункта в системе гитлеровской обороны. Войска 56-й армии под командованием генерала А. А. Гречко встретили яростное сопротивление гитлеровцев. Наша батарея огнем поддерживала наступающую пехоту. (С 11 февраля 395-я дивизия была выведена из состава 18-й армии и передана 56-й армии.) В станицу Крымская мы въехали со вторым эшелоном пехоты. Это было 4 мая. Хорошо помню тот безоблачный, погожий день и свист снарядов, который под этим голубым небом переполошил жаворонков…