— Я понимаю. Чтобы разобраться в себе, нужно время.

Анни повернулась к нему боком, и ее плечо фотографическим силуэтом отпечаталось на фоне газовой занавески, подсвеченной лампой уличного фонаря.

— Ничего ты не понял. Пусть все идет, как идет. Судьба все решит сама. Давай, я тебе подушку поправлю.

Она ткнула кулачком в бок пухлой, невесомой подушки, которая подалась под ее рукой, не оказав никакого сопротивления. Виктор машинально поправил кобуру с браунингом, чтобы она не скользнула вниз с кровати по тонкому шелку простыни.

— За него ты волнуешься больше, чем за меня… Он не может выстрелить?

— Нет. Для этого надо передернуть затвор.

— Ничего в этом не смыслю. А без этого он не может так, случайно?

— Так в стволе нет патрона, чем он будет стрелять? А когда передергиваешь, патрон из обоймы идет в ствол.

— А, так вот что ты делал с ним там, в саду? — Анни вдруг рассмеялась. — Прости, я вспомнила, это давно было. В парке молодые офицеры часто забывали на скамейках свои сабли. Ты похож на офицера. Но ты не забудешь своей сабли. Я точно знаю.

— А почему они забывали сабли?

Она снова рассмеялась.

— Вправду не догадываешься? Когда офицер на скамейке с девушкой, сабля ему мешает, и он ее отстегивает. А потом ему не до сабли… А вот нам ничего не мешает.

Она легко соскользнула с блестящих шелков кровати, подошла к двери в гостиную, и, открыв ее, жестом подозвала Виктора к себе.

— Пойдем… Пойдем со мной.

Пианино серело в темноте огромной челюстью открытых клавиш. Анни на миг остановилась перед ним, и Виктор сначала подумал, что она хочет что‑то сыграть; но она тихо опустила крышку, повернулась и села на нее.

— Подойди…

Виктор приблизился: она обвила его как лиана, и впилась в губы.

— Милый, я хочу еще летать…

В пятом часу утра Виктор покинул гостиницу. Меньше шансов столкнуться на улице с кем‑то знакомым.

Мадам Безносюк уже не спала, и к появлению Виктора в столь ранний час была индифферентна, как лейкоцит к развивающемуся мицелию. Если читатель слышит подобную фразу впервые, он может просто поверить автору на слово. Короче, Виктор у нее условных рефлексов не вызывал.

Зато Виктор, ступив на доски арендованной жилплощади, почувствовал легкое беспокойство. В комнате явно кто‑то побывал. Лебезный столик был переставлен к самому окну, один из ящиков комода чуть выдвинут, а верхняя подушка примята, словно на нее оперлись рукой, заглядывая за комод.

Он подошел к окну и осторожно отодвинул штору. Створки рамы были заперты изнутри на массивные шпингалеты — такие он помнил по Старому Корпусу.

"Так, замок не взломан. И что сперли?"

Виктор нагнулся, и дернул на себя нижний ящик комода — там, под постельным бельем, лежала коробка с патронами.

Коробка была на месте. Виктор пересчитал желтые масляные столбики: все как было, не взяли ни одного. Ревизия простыней и нательного недостачи не выявила. На всякий случай Виктор заглянул под мебель и в печку — не подсунули ли чего.

"Может, хозяйка? У нее свой ключ."

Виктор кубарем скатился по крашеным деревянным ступеням и постучал в дверь собственницы жилья.

— Федора Игнатьевна! Федора Игнатьевна!

— Что вы гремите, как полиция? — проворчала Безносюк, отворяя дверь. — Ни свет ни заря, просто спасу нет…

— Простите, Федора Игнатьевна. Скажите, вы вечером или ночью в моей комнате не были?

— Я вам не привидение, чтобы ночью по квартирам шастать. Сняли комнату, так сами ее и содержите. Я сдаю без прислуги и самовара.

— Да, конечно. Просто ночью в моей комнате кто‑то побывал.

— Батюшки светы! Нечто замок сломали?

— Да замок‑то цел, вот я и спросить у вас, не могли бы вы по делам каким заходить.

— Нету у меня дел в вашей комнате! Ежели кража, извольте в полицию заявить, я вашим вещам не сторож. Много унесли?

— Ничего не украли. Просто комод открыли и столик подвинули.

На лице мадам Безносюк отразилось разочарование.

— Фу ты! Тогда и в полицию нечего ходить. Что они искать будут? Замок цел, а стол вы сами подвинуть могли и забыть, так они скажут. Обувку только зря собьете, ходивши.

— Так, а вот этот ваш жилец, что на этаже, он не мог?

— Какой еще жилец? Да этот жилец крохи хлеба не возьмет, где ночует. И дружки его не полезут, почто им шум и полиция? Разве из залетных какой, да и то у местных прознает, если голова на месте.

"Так. Допустим, она не врет. Кто еще мог? Охранка или контрразведка? Проверяли?"

С проходной Виктор сразу же заскочил к Брусникину.

— Георгий Андреевич, случайно не ваши люди ночью двигали мебель в моей комнате?

— Я не отдавал такой приказ. Проверю, но стопроцентно не они. Не их профиль — мебель двигать. Вот если надо трубу шатать — зовите. А что пропало?

— Ничего.

— А что Веристов говорит?

— Пока не спрашивал.

— Мой совет — поинтересуйтесь у него. У охранки свои методы. Теперь вопрос к вам. Вы знаете этого человека?

С небольшой матовой карточки, которую Брусникин положил на стол, на Виктора таращил глаза Сыдяев в пестрой косоворотке и пиджаке.

— С этим человеком я вчера столкнулся на заводской территории, когда он приставал к несовершеннолетней.

— И что вы сделали?

— Припугнул охранкой. Насколько понимаю, у вас тут правоохранительные органы беспомощны из‑за того, что ни жертвы, ни родители не заявляют, боятся работу потерять?

— Может быть. Как вы понимаете, это не по части контрразведки. Просто этого человека утром обнаружили в лесу возле кладбища своем доме висящим в петле. Что вы об этом скажете?

— Почему не на самом кладбище? Хотя забыл — самоубийц же там не хоронят.

— Есть основания считать, что это инсценировка самоубийства.

— Хотите честно? Особо не сожалею, но это не мой метод.

— А вас и не подозревают. От Веристова уже пришли сведения о вашем железном алиби.

— Я подозревал, что у него агентура в гостинице. Чем же тогда могу помочь следствию?