И еще этого беглого взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы понять, что сегодня особенный день. Была Пасха. Ну в какой еще день народ будет во множестве бродить возле церкви с крашеными яйцами и куличами, говорить друг другу «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» и целоваться.

«А, вот оно что! Вот с чего шеф добрый был. Праздник светлый сегодня и гневаться нехорошо. Так что удачно попал. Только вот по погоде явно тоже начало мая, поздновато вроде как. И еще: сейчас кто‑нибудь на радостях целоваться полезет, тем более под газом, а кто их знает, какая тут историческая инфекция бродит.»

Виктор повернул налево и двинулся вдоль парковой ограды по Вокзальной в сторону завода, куда, надо полагать, сдвинулся центр Бежицы. По Церковной он идти не решился: возле церкви, наверное, было принято подавать нищим, а подавать было, естественно, нечего, потом, надо будет то ли креститься, то ли еще что‑то, и нечаянно нарушить обычаи перед местной тусовкой старорежимно настроенных слоев населения было чревато.

«Он сказал — село, а не город. Значит, это двадцать пятый или чуть раньше. Начало нэпа. То‑то советской власти особо не заметно. Хотя странно: это должен быть уже центр уезда.»

Пройдя шагов десять, Виктор заметил, что здорово выделяется. На него пялили глаза и шушукались за спиной. Его блестящий с синтетикой костюм, серый с табачным отливом, резко отличался от праздничных прикидов местных мэнов — темные, слегка помятые пиджаки одинакового фасона, черные брюки, заправленные в начищенные сапоги с гармошкой (тут Виктор понял, откуда чувствуется запах дегтя), и темные картузы. Половина мэнов брила бороды, что не могло не радовать. Женские парадные прикиды Виктора в данный момент интересовали как‑то меньше, и он лишь отметил, что платья были длиннее, чем при нэпе, но короче, чем до революции — примерно так четверть метра от земли.

«Без паники, майор Кардош! По Интернационала… тьфу, Красной дорожке… тьфу, Церковной, тут в сотне метров особнячки, и впереди, метров триста, тоже. Так что это буржуйски одетые граждане тут встречаться могут, а раз есть частная пивоварня, то буржуйский элемент не весь экспроприирован и репрессирован. К тому же… К тому же я — приезжий! Правильно, станция рядом, как ее зовут‑то сейчас — Бежица, Болва? Неважно, я — приехал. Кто тут знает, как в столице одеваются? А я вообще могу быть из Берлина или Парижа, по — тамошнему одет. Стоп. С кем у них дипотношения? Раз новенький клон Форда — со Штатами. Значит, я из Чикаго… нет — нет, лучше из Детройта. По изучению опыта автопрома. Прилетел… нет, что ты, в самом деле: приплыл на пароходе и сразу сюда. Ну и как я в этом имидже?»

Мысленно Виктор окинул себя взглядом.

«О" кей, тонкая вязаная серая жилетка под пиджаком и галстук как раз в тему. Часы, как повезло‑то, карманные, в глаза не бросаются, деньги американские… нет, нет, по цвету не подходят, лучше что‑то типа сертификатов "Березки". Интересно, у них есть тут торгсин, боны? Нет, про торгсин не надо. Может, они тут альтернативные."

Его ход мыслей оборвали три пацана, ставших прямо перед ним на пути. Пацаны мелкие, старшему десять, младшему, верно, семь. И что это означает? Пацаны‑то мелкие, но за ними могут быть кто‑то из взрослых. Интересно, здесь положено грабить при народе прилично одетых без гроша в кармане или нет? Хотя народ тут тоже по — своему прилично одет, кроме нищих у паперти.

— Дядь, дай две копейки.

— Держите жвачку ради праздника. Американская. Только, чур, жевать, а не глотать, а то доктор живот резать будет.

Виктор с облегчением роздал три последних подушечки "Стиморола".

— Спасибо… спасибо… Дядь, дай три копейки.

Это уже средний. Да я тебе полтора российских червонца на мороженое дам, только свали. Хотя это, наверное, меньше. И ты сразу завопишь, что фальшивые.

Не успел Виктор найти подходящий выход, как младший выпалил:

— Дядь, дай рупь до получки! Я потом отдам.

— А может, тебе еще дать и ключи от квартиры, где деньги лежат? — вылетела у Виктора хрестоматийная фраза.

Троица молча повернулась и освободила путь. Через пару шагов Виктор услышал у себя за спиной звук затрещины и голос:

— Вечно ты, Митяй, дерьма в кашу наложишь! А хранцуз пятак бы точно дал! У его глаза добрые!

— Цыть вы, шантрепа безусая! Что Семен в лазарете лежит, так вы и рады от рук‑то родителевых! Ото мамке скажу, чтоб выпорола! — осадил ссорящихся чей‑то взрослый хрипловатый голос.

"Значит, я — американский хранцуз. Ну, для этих, небось, все хранцузы. А детишки, видать, в сложном материальном, оттого жвачки и не надо. Ладно, что тут, сперва самому заработать бы как‑то… Оба — на! А казачок‑то навстречу — в погонах! Обратно власть белых. Боже, царя храни… Или как у них там? Буду монархистом, оно как раз по возрасту. Короче, на станцию надо. Там и портрет текущего правителя всея Руси наверняка висит, и по расписанию можно понять без расспросов, какой год. А то тут пацанов — газетчиков не видно… Нет, шарахаться нельзя. Только шел от станции, тут же повернул… Обойдем парк. Планировка — то улиц с дореволюции почти не менялась. "

Виктор продолжил движение в сторону завода. Надо было привыкнуть к этому миру, чтобы держаться естественным — к виду, звукам запахам. В этом мире, на будущей Ульянова, цокали копыта, гремели ободья колес по булыжнику и звонили колокола на церкви Петра и Павла. В глубине парка Вольнопожарного общества, что тянулся справа вплоть до заводской гостиницы, духовой оркестр играл что‑то американское; Виктор про себя назвал это "регтаймом", не будучи, однако, в этом уверен. Со станции доносилось усталое пыхание паровоза и грюканье вагонного железа. Запах свежей листвы и сосен смешивался с запахом дегтя, конской мочи с проезжей части, угольного дыма и железной окалины. Да, еще и лица в большинстве своем простые и веселые, словно детские, хотя народ держится степенно.

"Как‑то нехорошо я сюда попал. Сразу же чуть не угодить под единственный грузовик в этом городе — ну, может, не единственный, но других пока не видно — как‑то это очень напоминает того попаданца из романовского СССР, что на Советской под грузовик попал. Меня хотят убрать в этом мире? А что будет в том, в нашем? Я погибну? Исчезну? Или просто перестану попадать? Глупо выбирать точку перехода на проезжей части. Если только не нужно срочное вмешательство. У того тоже, видать, было срочное. А у меня?"

— А ну‑ка посторонитесь! А то, неровен час, опачкаю!

Прямо перед Виктором дорогу пересек худой расклейщик плакатов с ведерком и кистью, жесткая борода которого торчала во все стороны, как ежик, мазнул пару раз клейстером — мутноватая субстанция на кисти стопудово была клейстером — и ловко нашлепнул на стоявшую на перекрестке круглой тумбе бледную бело — синюю афишку, размноженную под гектограф:

"С разрешения начальства.

В Воскресенье 5 мая 1918 года

в зале Общественнаго собрания

будет показана новая драма