– Девять матерей, пятнадцать детей.

Джейн начинает говорить, и то, как она оживляется при этом, указывает на ее энтузиазм. Я позволяю ей продолжать, но слушаю вполуха. Я мысленно возвращаюсь к нашей беседе, произошедшей приблизительно три месяца назад, в июне. Речь шла о смерти. О ее смерти. Я спросила, была ли Джейн разочарована тем, какой она стала после своей гибели. Призраком. В ее ответной улыбке читалось «едва ли», и она ска­зала мне что-то, что я не могу выбросить из головы до сих пор: «Сорок человеческих лет против четырехсот с ним?» прошептала она, качая головой. «Нереально сложный выбор, как же. Я имею в виду, трагедия подарила мне жизнь с тем, кого я люблю. От­куда взяться разочарованию?»

Думаю, что понимаю ее. Да, им может чего-то не хватать. Но Джейн было уже за тридцать, когда они встретились. И, возможно, ей удалось бы провести еще два-три десятилетия с Вишесом прежде, чем за нее бы активно взялся процесс старения. Если, конечно, она не заболела бы раком или пороком сердца или еще чем-то… Боже… ужасным, что либо убило бы ее, либо нанесло непоправимый вред. Кроме того, она уже потеряла свою сестру и родителей, и, черт... немыслимое число боль­ных пациентов. После стольких смертей, которые она повидала, я думаю, отчасти хорошо, что она лично уже через это прошла. И ей не придется волноваться о Ви и его танцах со Смертью. Джейн могла путешествовать в Забвение и обратно. Они все­гда будут вместе. Всегда.

Итак, она проживет вечность. С мужчиной, которого любит. Неплохая сделка.

К тому же… эм, как я понимаю, секс у них по-прежнему нереальный!

– Раздевайся! – говорит она.

Я осматриваю свой черный костюм, недоумевая, неужели я пролила на себя что-нибудь. Но нет, это Вишес. Он закончил с Бутчем.

Он входит, и я убираюсь с его дороги… и да, опускаю взгляд на пол, когда слышу шорох снимаемой одежды. Ви гортанно смеется, и я чувствую его связующий запах. Могу поспорить, через мгновение после моего ухода, они сразу же...

Эм... да.

Потрясающе, теперь я краснею.

Джейн выдыхает проклятье, и я слышу щелчок открываемой коробки. Я под­нимаю взгляд. Это аптечка, и после того, как Джейн заканчивает прочищать то, что выглядит как огромная глубокая рана на бедре Вишеса, она достает иглу, черную хирургическую нить и шприц, который, я думаю, наполнен лидокаином.

Окей, на этом моменте я снова опускаю взгляд. Я обожаю смотреть медицин­ские шоу на ТВ, но всегда избегаю кровавых моментов – а если это происходит прямо передо мной, то кажется в двенадцать раз натуральнее. Или может в двена­дцать сотен раз.

Я слышу шипение Ви, и шепот Джейн.

Дерьмо. Я должна посмотреть. Поднимаю взгляд. Руки Джейн вполне тверды, пока она зашивает своего мужчину быстрыми и точными движениями, словно де­лала это миллион раз. Вишес смотрит на нее с безумной улыбкой на лице…

– Она не безумная, – вмешивается он. – Моя улыбка не безумная.

Забавно, сейчас, в присутствии Джейн, он стал намного мягче. Он не совсем привет­лив со мной, но я больше не мечтаю о бронежилете.

– Она безумна в некоторой степени, – говорю я, когда Джейн смеется. – В смысле, конечно, она безумная в плане «я-воин-вампир-и-ем-лессеров-на-ланч». Ты настоящий гангста. Никто не примет тебя за легковеса.

– Мудро… – говорит он, касаясь волос Джейн своей сияющей рукой. Так круто, когда это происходит. В мгновение, когда его свет озаряет любую ее часть, Джейн становится полностью осязаемой, и чем дольше он прикасается к ней, тем больше становится площадь воздействия. Если они обнимаются на диване – и да, он дей­ствительно обнимается с ней – то она становится полностью твердой и остается та­кой какое-то время. Его энергия придает ее телу плотность.

Это так романтично.

Я слышу, как в коридоре открывается и закрывается дверь, затем к нам при­ближаются чьи-то шаги. Я знаю, что это Марисса, потому что чувствую запах оке­ана... и потому что слышу, как Бутч начинает рычать, эротически приветствуя ее. Марисса останавливается и просовывает голову в комнату Ви и Джейн. Сейчас ее во­лосы подстрижены и достигают лопаток, и на ней добротный черный костюм от Шанель, который я хотела бы видеть в своем гардеробе.Мы вчетвером недолго болтаем, но потом Бутч становится нетерпеливым, зо­вет свою женщину, и Марисса с улыбкой уходит. Поворачиваясь, она снимает пи­джак.

Наверное, потому что знает, что ее одежда не продержится на ней долго.

– Вот, – говорит Джейн, отрезая нить. – Намного лучше.

– У меня есть кое-что еще, чему необходимо уделить внимание, верно?

– О, действительно? Может, это царапина на твоем плече?

– Нет.

Когда Ви протягивает к ней руку, я прокашливаюсь и направляюсь к двери. – Рада, что все в порядке. Может, мы сможем перенести интервью. Да… эм, берегите себя. Увидимся позже. Всего хорошего...

Я говорю все это, потому что чувствую себя неловко. Будто я незваный гость. Джейн сказала в ответ что-то милое, а Ви начал тянуть ее на себя. Я закрыла дверь.

Идя по коридору, я в последний раз окидываю взглядом гостиную Ямы. Изменения к лучшему, думаю я. И не только потому, что теперь это место меньше напоминает студбратство и больше – настоящий дом. Мне нравятся произошедшие перемены, потому что эти два парня наконец остепенились и счастливы, их жизни лучше бла­годаря тем, с кем они в итоге осели. Бутч и Ви по-прежнему вместе.

Я выхожу на улицу, в сентябрьскую ночь, и мне приходиться обхватить себя руками. В Колдвелле холодно. Я и забыла, как рано холодает в северной части Нью-Йорка. Я ловлю себя на мысли о том, что надеюсь, что у моего автомобиля, взятого на прокат, есть подогрев сиденья.

Я сажусь в машину, когда парадная дверь особняка распахивается, и из нее стремительно выбегает Фритц. Он, как Тату из «Острова фантазий», бежит с моей сумкой в поднятой руке и кричит: – Сумка! Сумка!Я вылезаю из седана. – Спасибо, Фритц. Я совсем про нее забыла.

Доджен низко кланяется и говорит расстроенным тоном – Мне так жаль. Мне очень жаль. Я не смог вывести чернильное пятно.

Я беру свою сумку и смотрю на ремешок. Да, маленькая синяя полоска все еще там. – Ничего, Фритц. Я, правда, ценю твои старания. Спасибо. Большое спасибо.

Я еще немного успокаиваю доджена, отказываюсь от предложенной корзины для пикника, полной еды, и он возвращается в дом. Слыша стук закрывшейся двери, я опускаю взгляд на изъян на своей сумке.

Когда я в первый раз обнаружила помарку от ручки, то захотела купить новую сумку. Безусловно. Мне нравятся безупречные вещи, и я так расстроилась, испортив свою собственную сумку... это несовершенство сделало ее не привлекательной в моих глазах.

Сейчас оцениваю вещь в лунном свете, рассматриваю все ее маленькие вмя­тины и недостатки. Черт… Она была со мной в течение почти двух лет. Я брала ее в Нью-Йорк, куда ездила пообщаться с редакторами и агентом. В отпуск, когда я встречалась со своими лучшими друзьями во Флориде. На подписании книг в Ат­ланте, Чикаго и Далласе. Она носила два моих мобильных телефона: один я исполь­зую для друзей в Штатах, а другой – для моих друзей за рубежом. Я складывала в нее чеки от эвакуатора, банковские выписки, счета за ужины с моим мужем, билеты на просмотренные фильмы с мамой и свекровью. В ней хранились фотографии людей, которых я люблю, и визитные карточки тех, с кем мне необходимо оставаться на связи. Она лежала в машине во время прогулок с моим наставником и коротких по­ездок в магазины за питьевой водой и...

Слегка улыбнувшись, я бросаю сумку на переднее сиденье Тойоты Приус, которую арендовала у «Энтерпрайз». Я сажусь, закрываю дверь и тянусь к ключу, который оставила в замке зажигания.Стук по лобовому стеклу Приуса до чертиков напугал меня, и я почти вывих­нула шею, поворачиваясь к источнику звука. Это Вишес, с полотенцем вокруг бедер и повязкой на плече. Он указывает вниз, будто хочет, чтобы я опустила окно.

Я опускаю. В салон врывается холодный ветер, и я надеюсь, что дело просто в ночи, а не в Вишесе.