Вгляделся, голову склоня:

— А ну-ка, папа мой, не кисни!

Во всем бери пример с меня.

Улыбка — первый признак жизни.

Украдкой сунешься, шутя,

В его игрушечное царство,

Весь заливается дитя.

Смеясь над опытом коварства.

У зеркала. Во весь размах

Он хочет окунуться в бездну.

Там папа с кем-то на руках.

Но с кем? Вот дотянусь и тресну!

Хоть философия и дичь.

Дается правильно задире:

Сначала мир в себе постичь.

Потом себя постигнуть в мире.

А вот стекло окна — предел.

Подобья не находит память.

Забавно воздух затвердел.

Так славно воздух барабанить!

Впервые за зиму во двор.

Скрипучая полуколяска.

Зима теряет свой напор.

Темно-лиловая окраска.

Он вспоминает: — То? Не то?

Чирикало в зеленых купах.

Теперь деревья без пальто,

А люди, как нарочно, в шубах.

Здесь даже взрослые вполне

Снуют без дела неустанно.

Не от меня или ко мне,

А сами по себе. Как странно!

Взглянул, сомненье не тая, —

Идет с кошелкою старушка.

Мол, непонятная усушка:

Еще не бабушка моя.

Тогда зачем уже старушка?

Снег рыхло шмякается с крыш.

Он смотрит вверх не без опаски.

Вдруг на тропе другой малыш.

Наглец! И он в полуколяске!

Взгляд у обоих — не обман.

Достоинство и равнодушье.

Так с богдыханом богдыхан,

Должно быть, на тропе верблюжьей.

Мол, раньше было: — Я и мир!

Мои и женщины и злато!

Теперь и я и ты — кумир.

А мир все тот же. Жидковато!

Разъехались. Привет! Привет!

У каждого своя горбушка.

И даже с молоком чекушка!

…Прошла собака. Глянул вслед.

Нет, слишком крупная игрушка.

Я подошел. Он оглядел.

Чуть улыбнулся осторожно:

Ты в шубе сильно почужел.

Но, в общем, догадаться можно.

Домой! Там жар от батарей.

Здесь холодно и незнакомо.

Я дома все-таки главней,

И потому приятней дома.

Пыл сатирический умерь,

Дабы не подводить отчизну!

Сработанная плохо дверь

(Особый путь к социализму) —

Не прикрывалась. Удалось.

Достигнуть плотника. (Элита!)

Работает. Сопит. Авось

Подладит чертово корыто!

Свои сто грамм он поимел.

Перед работою. Законно.

Питье есть смазка гегемона,

Чтобы в работе не скрипел.

Пока он ковырял пазы

И грохотал, как в преисподней,

Малыш мой изучал азы

Профессии почти господней.

Вот плотник прикрывает дверь

И ручку пробует оттуда.

Малыш как заревет: — Не верь!..

Он запирает нас. Иуда!

Тот двери распахнул и вспять.

И как бы сдерживаясь в споре:

— Чего орать? Чего орать?

Я ж не могу не закрывать?

Тогда хоть стойте в коридоре!

Стоим. Он закрывает дверь.

И малышу не страшно это.

А плотник говорит: — Теперь

Попробуем из кабинета.

Вошел. Закрыл. Безумный крик:

— И ты от нас не запирайся!

Ах, непонятен мой язык?

Тогда и вовсе убирайся!

Тут плотник: — Черт вас подери! —

Швыряет инструменты в сумку.

— Чего столпились у двери!

Или мальчишку убери!

Или гони за вредность — рюмку!

И смех и грех! Но детский взор,

Быть может, видит тот простор

Всечеловеческого братства,

Где одинаковый позор:

Что запирать. Что запираться.

Внезапно шлепнулся и в рев!

И сквозь обилие капели

Он как бы говорит без слов:

— Куда ж вы, взрослые, глядели?

Куда глядели вы? Куда?

Вы! Вы! — переводя дыханье, —

Ах, никуда?! Ах, никуда?!

Так вот вам!.. — И — до заиканья!

А там в глазах, на самом дне

Обида горькая, немая:

Я понимаю — больно мне.

А вот за что? Не понимаю.

И вдруг замолк! Жизнь хороша!

Уже ручонками и телом

К чему-то тянется душа:

Зла не держу. Займемся делом.

К любому падает на грудь

И обнимает, как знакомца.

Жизнеприятельство. От солнца,

От бульканья, от перезвонца

Перепадает всем чуть-чуть.

Так женщина после всего

Ласкает близкого тихонько.

Мужчина думает — его.

Она ж, не зная ничего,

Уже — грядущего ребенка.