Язык Не материнским молоком, Не разумом, не слухом, Я вызван русским языком Для встречи с Божьим духом. Чтоб, выйдя из любых горнил И не сгорев от жажды, Я с ним по-русски говорил, Он захотел однажды. Опала
Еще по-прежнему ты весел И с сигаретою в зубах Дымишь из модерновых кресел Во всех присутственных местах. Еще ты шутишь с секретаршей И даришь ей карандаши. Но сумеречный призрак фальши Колышется на дне души. Еще в начальственном обличье Ничто и не сулит беду, Но с неким траурным приличием Тебе кивнули на ходу. Еще ты ходишь в учрежденье, Еще ты свойский человек. Но желтой лайкой отчуждения Стянуло головы коллег. И тот, кого считал ты братом, С тобой столкнувшись невзначай. Как бы кричит молчащим взглядом: — Не замарай, не замарай! И как там стойкостью ни хвастай, Прокол, зияние в судьбе. Зрак византийский государства Остановился на тебе. Хорошая боль головная… Хорошая боль головная С утра и графинчик на стол. Закуска почти никакая. Холодный и свежий рассол. Ты выпил одну и другую Задумчиво, может быть, три. Гармония, боль атакуя. Затеплится тихо внутри. И нежность нисходит такая. Всемирный уют и покой. Хорошая боль головная Избавит тебя от дурной! Народ Когда я собираю лица, Как бы в одно лицо — народ, В глазах мучительно двоится. Встают — святая и урод. Я вижу чесучовый китель Уполномоченного лжи. Расставил ноги победитель Над побежденным полем ржи. Я вижу вкрадчивого хама. Тварь, растоптавшую творца. И хочется огнем Ислама С ним рассчитаться до конца. Но было же! У полустанка В больших, разбитых сапогах Стояла женщина-крестьянка С больным ребенком на руках. Она ладонью подтыкала Над личиком прозрачным шаль. И никого не попрекала Ее опрятная печаль. Какие-то пожитки в торбе И этот старенький тулуп. И не было у мира скорби Смиренней этих глаз и губ. …А Русь по-прежнему двоится, Как и двоилась испокон. И может быть, отцеубийца Такой вот матерью рожден. Высота В необоримой красоте Кавказ ребристый. Стою один на высоте Три тыщи триста… В лицо ударил ветерок. Так на перроне Морозные коснулись щек Твои ладони. Почти из мирозданья вдаль Хочу сигналить: — Ты соскреби с души печаль. Как с окон наледь. Карабкается из лощин На хвойных лапах Настоянный на льдах вершин Долины запах. Толпятся горы в облаках, Друг друга грея, Так дремлют кони на лугах, На шее — шея. Так дремлют кони на лугах, На гриве — грива. А время движется в горах Неторопливо. Вершину трогаю стопой, А рядом в яме Клубится воздух голубой. Как спирта пламя. Нагромождение времен. Пласты в разрезе. Окаменение и сон Всемирной спеси. Провал в беспамятные дни, Разрывы, сдвиги. Не все предвидели они — Лобастых книги. Но так неотвратим наш путь В любовь и в люди. Всеобщую я должен суть С любовной сутью Связать! Иначе прах и дым Без слез, без кляуз. Так мавром сказано одним: — Наступит хаос. Связать! Иначе жизни нет. Иначе разом Толчок! И надвое хребет Хребтом Кавказа. Король кафе «Националь» Он был воинственный гуляка. Широкошумный, как рояль, И как бы нации во благо Любил кафе «Националь». По части душ — свиданье в шесть. По части груш — всегда «дюшес». По части вин — «Киндзмараули». Он царственно сидел на стуле, Его цитаты орошал Всегда наполненный бокал. Он был, как дьявол, остроумен, И сколько б за ночь ни лакал. Хранил, как монастырь игумен, Высокой шутки идеал. Остротой сжатой, как депешей. Он обменяться мог с Олешей. Порою деньги занимая, Он важно говорил: — До мая! Я прогорел, как мой роман. И рифмовал «Кармен — карман». Застольцев временно покинув, Переводил родных акынов: Арык, балык, рахат-лукум. Канал в пустыне Каракум… О, аксакал! О, саксаул! Конец! В парную, как в загул! Поэт, философ и фантаст. Он был в дискуссиях клыкаст. Но в поисках единоверца То разум возвышал, то сердце. А надо бы сменить местами… Что знаем о себе мы сами? Ах, если б крикнуть: — Рокируйся! И можно партию спасти! В ответ из времени: — Не суйся! Я партию держу в горсти! Фигуры сметены. Цейтнот. Старик меня не узнает. Полубезумный и неловкий Трясет кошелкою в столовке. Многосезонное пальто. И с губ срывается: — За что? Где тот блистательный двойник, Жизнь понимавший, как пикник?! Глагол времен! Шумит река! Я обнимаю старика. Стою на том же берегу, Хочу понять и не могу: Зачем свиданья ровно в шесть И тающий во рту «дюшес»? Зачем один и тот же столик И смех скептический до колик? Зачем кафе «Националь» И гегельянская спираль? Где все? Где максимы? Где вирши? Есть пулеметный взгляд кассирши И дважды пригвожденный бред: Нарзан и комплексный обед. |
