На плодородной почве любви раньше всего расцветает весенний мак — тщеславие!

Фогтеи зашел к старику. Эржике за ним не последовала.

Когда Калап увидел адвоката, лицо его заволокло темным облаком гнева, серые глаза сверкнули от ярости, но стряпчего это не смутило. Он почтительно взял неподвижно висевшую руку и поцеловал ее.

…Холодная, безжизненная рука, казалось, дрогнула.

— Я приехал поблагодарить вас за согласие. Клянусь, у вас никогда не будет причин пожалеть об этом!

Больной закрыл глаза, сжал зубы и отвернулся к стене, будто говоря: мне вам сказать нечего.

Все это не мешало адвокату высказать свои взгляды на данное дело, изложить причины, побудившие его к сему браку, выразить свое уважение старику; он не преминул также оправдать себя за некоторую безжалостность. Любовь отнимает у человека способность рассуждать спокойно. В заключение Фогтеи изъявил желание сыграть свадьбу через три недели, как раз на следующий день после выборов, — пусть будет двойной праздник.

А тот, к кому он обращался, лежал будто бесчувственный труп, не слышно было даже его дыхания.

«Молчание знак согласия», — подумал адвокат и, обратившись к вошедшей Эржике, подытожил результат односторонних переговоров следующим образом:

— Вот мы все и уладили с вашим отцом.

Эржике не отвечала. Адвокат приблизился к ней и сжал девушке руку.

Она вскрикнула. Господин Фогтеи нахмурился.

— Кольцо… печатка… — пролепетала Эржике, устыдившись своего невольного крика.

— Ах, кольцо! Больно?.. Ну, ничего, до свадьбы заживет. А теперь перейдем к делу. Собственно, о нем-то мы и говорим. Итак, мы решили, что свадьба состоится через три недели. Вы согласны?

Эржике и на этот раз не ответила; вся дрожа, она смотрела на отца, который вдруг приподнялся, опершись на локоть: девушка хотела прочесть по его лицу, какой должна дать ответ.

Но старик как будто и не собирался подсказать ей ответ, напротив — все его черты выражали живейшее, выжидательное внимание: левую, здоровую руку он сложил в виде слуховой трубки и напряженно прислушивался…

…На улице под окнами с шумом и гиканьем продефилировала группа людей. Одни орали: «Да здравствует Бойтош!», другие: «Да здравствует Фогтеи!» Шум быстро удалялся, и можно было различить лишь отдельные невнятные выкрики.

Казалось, старик прислушивался к голосам, словно подсчитывал про себя: вот этот был «Фогтеи», а тот «Бойтош».

Как знать, какие именно выкрики он подсчитывал?.. Эржи все еще не отвечала. Ее молчание поразило, но не смутило адвоката. Он снял обручальное кольцо, что было у него на мизинце рядом с кольцом-печаткой, и надел на пальчик девушке.

— Быть может, это не будет жать?..

Эржике и тут промолчала, хотя в фразе стряпчего заключался вопрос. Впрочем, молчание знак согласия. Адвокат спокойно почесывал подбородок.

По-видимому, ему было безразлично, что девушка ни за какие блага не может ни взглянуть на него радостно, ни даже пошевелить рукой, на которую надето обручальное кольцо. Да и какое ему дело до чувств бедняжки, до того, что кольцо жжет ей палец, будто сделано из раскаленного железа, и жар его постепенно проникает до костей, пока не обуглит их, не испепелит и пока не упадут наконец на землю и палец и кольцо…

Эржи украдкой вздохнула и, чтобы избежать влюбленных взглядов адвоката, опустила глаза в мучительной надежде, что кольцо, сжимающее ее палец, исчезнет, превратится в ничто.

Дни шли, бочки пустели, а комитатские глотки становились все более хриплыми; бочек, слава богу, было больше, чем дней, и интерес к общественным делам поддерживался постоянный. На колокольнях развевались знамена: все они были национальных цветов, но чтобы большая, не знающая грамоты часть дворянства — жемчужины святой короны — могла разобраться в событиях, имя Фогтеи красовалось на белом поле знамени, обведенное зеленым венком, а имя Бойтоша, как и приличествует истинным приверженцам партии красных перьев, окружал венок соответственного цвета. Всюду и везде шли великие приготовления. Благородные патриоты составляли завещания на тот случай, если они конституционным путем испустят дух на выборах; музыка гремела по долам и горам; сколько цыган ни жило в благородном комитате, все они бросили изготовление самана ради своего второго ремесла — смычка, который не выпускали из рук с рассвета до поздней ночи. Все купались в изобилии, даже мужикам кое-что перепало во время жарения быков и крупных выпивок. Предмет всеобщего обожания — «дармовщина» — уселся на трон «калифа на час», и склонился пред ним и стар и млад. Из всех владык мира у него были наивернейшие подданные. Жизнь мелкого дворянина превратилась в настоящее «эльдорадо»; от мясника из графского имения он бесплатно получал мясо, от корчмаря — вино. Так повелели «милостивые господа», которые никогда еще не были столь милостивы, как теперь: они сами спускались из своих замков к нему, мелкому дворянчику, и даже к облаченному в дерюгу обращались не иначе, как именуя его «дорогим дядюшкой» или «милым братцем», интересуясь, нет ли у него в чем-либо нужды. А уж коли между дворянчиком этим и крупным имением шла какая-нибудь тяжба, то улаживалась она в эти дни просто: крупное поместье объявляло себя проигравшей стороной; ежели у кого-то рождался ребенок, пятеро вельмож одновременно предлагали свои услуги в качестве крестных отцов; исправник, вице-губернатор еще издали приветственно поднимали шляпу, когда случалось им повстречаться с самым что ни на есть захудалым дворянином. А тот, разумеется, не знал, куда и деваться от счастья; каждый божий день он был зван на обед в четыре знатные дома, и не один дворянчик, досадуя, жалел, что нельзя разорваться на четыре части; ведь после выборов, что ни говори, и следа не останется от этого благополучия.

В истории новейших выборов встречаются, конечно, небывалые подкупы. Так один кандидат в депутаты нарядил в новые шапки всех избирателей округа, чтоб ему по шапке не дали; другой за каждый голос отваливал по полцентнера табаку, центнеру мяса, центнеру соли, по полгектолитра вина да еще десятифоринтовый банкнот давал в придачу. А один вельможа подарил как-то пастбище в пятьсот хольдов деревне, что перешла на его сторону, поддержав его, — а всего в деревеньке зарегистрированных избирателей можно было насчитать не больше тридцати пяти. Но, в общем, ныне и вербовка голосов, и подкупы куда умереннее, чем прежде. Причина этого в изменившихся условиях, в падении депутатского авторитета и в расширении избирательного права. Не последнюю роль играет и то, что с тех пор мы стали беднее на много миллионов и растеряли множество иллюзий. Хоть и редко, но встречается, правда, человек, руководствующийся определенными принципами, приросший к ним душой так, что ничем его от них не оторвешь. Сей вид людского племени возник как раз в период, к которому относится наша история, и во время выборов Бойтоша и Фогтеи он переживал свой младенческий возраст. Дарвин не упоминал об этом странном человеческом виде, не охарактеризовал его, но зато национальная история и дневники заседаний парламента уделяют ему много места.

До выборов оставался один день; повсюду царило общее возбуждение. Обе партии начали стягивать силы к месту битвы; по грязной, ухабистой дороге, важно именуемой шоссе, с утра до вечера постоянно сновали экипажи, доставлявшие избирателей к месту действия. Измучившиеся во время предвыборной кампании субъекты в праздничных камзолах с напомаженными усами и синими, отекшими физиономиями, важно восседали на телегах. Рядом с кучерами занимали места люди помоложе, один из них обычно держал в руках знамя, а сзади располагались «ветераны» — старцы, прошедшие огонь и воду двадцати избирательных кампаний, для которых все это было сущей ерундой; они равнодушно попыхивали своими носогрейками и то и дело прикладывались к висевшим на боку флягам, предназначенным — пока люди не доберутся до ближайшей корчмы, где по священной конституционной традиции останавливается обоз, — ликвидировать заминки в бесперебойном снабжении напитками. Зато, добравшись до трактира, все, что на дне фляг оставалось, выливали на землю, как диктуют «правила приличия». Их кандидат не какой-нибудь оборванец, а вельможа с головы до ног. Полгектолитра, гектолитр — для него пустяк. Надо же и мать-землю напоить. Ведь она, бедняга нас кормит. Ну, а коли содержимое фляги (и так ведь могло случиться) иссякало раньше, чем обоз до корчмы добирался» это не только на празднество тень набрасывало, но и моральный ущерб репутации кандидата наносило: что ж он на пути «Загляни ко мне» не выстроил? Чего «выламывается», коли денег нет? Зачем людей жаждой морить?..