— Что нам делать с этими забулдыгами, а?

— Давайте убежим от них! — предложил еврей, обвиненный в укрывательстве.

— Может, лучше их прикончить? — вставил заподозренный во взломе словак.

— А что, если устроить одну развеселую штуку? — перебил их венгр, лихой конокрад. — Давайте отведем их, таких, какие они есть, в город. Пусть удивятся, глядя на нас, господа начальники.

— Вот это да, дружище! — возликовал шваб-фальшивомонетчик. — А может, нас вообще оправдают, если мы покажем себя с такой хорошей стороны.

Одним словом, большинство порешило так, что ни преступникам удирать, ни Оштепку с приятелем на тот свет отправлять не следует вместо этого четверо арестантов подхватили пандуров бережно их поддерживая, средь бела дня, в полдень, доставили в Бестерцебаню.

Люди толпами собирались поглядеть на удивительное шествие, весть о котором молнией облетела площади людного городка.

Впереди высоко подняв ружье, шел одетый в холщовую рубаху и штаны словак; замыкал шествие шваб, который вышагивал с гордо вскинутой головой и тоже с ружьем на плече.

Между ними, заплетаясь ногами и неистово вопя песни, шли два пандура, поддерживаемые двумя злоумышленниками — евреем и венгром.

Город разразился хохотом. Даже крылатые ангелы, что держат лесисто-гористый герб комитата, и те растянули губы в улыбке. Помрачнело одно лишь единственное лицо.

Когда процессия дошла до здания комитатской управы, вице-губернатор как раз стоял у окна и, взглянув на эту картину, почувствовал глубокую печаль. (С тех пор он всегда из этого окна созерцал комитат.)

А ведь и он мог бы посмеяться над всем этим. Белому-то свету ничего не сделалось. И подвластный ему комитат все равно был прекрасен и удивителен. Порядок в нем охранялся и сам собой. Провинился пандур — преступник явит пример добропорядочности.

Словом, честь там понимали всегда. Не приходилось занимать ее у соседей… то есть у властей, хотел я сказать.

1886

Перевод И. Миронец

 Меня вечно подталкивают высказаться по поводу чего-нибудь научного: а вдруг да выяснится, что я рожден для наук. С венгерским человеком вполне может такое статься.

Уж так и быть, разок выскажусь, — и выскажусь я по поводу статистики.

Замечу, кроме шуток, что меня смолоду тянет к наукам. Я начал с того, что, оказавшись писарем при комитатском управлении, жадно приналег на работу, чтобы «одним махом» овладеть тайнами правописания и администрирования, всеми приемами правления.

Старшим нотариусом был мой дядя, и он обещал моему отцу, что позаботится обо мне, введет в практику администрирования, и, если я буду пока лишь почетным нотариусом, то при ближайшем обновлении аппарата он устроит мое избрание в настоящие.

Я старался что было сил, каждый день заходил к нему в кабинет: дайте, мол, какую-нибудь работу и родственные наставления к ней, — но он всякий раз отвечал, что у него слишком много дел, соответственно чему он не может урвать время, чтобы поделиться ими со мной. Речь моего дяди состояла сплошь из этих «соответственно чему».

— Чем же вы так заняты, дядя Пишта? — спросил я как-то, по обыкновению застав его склонившимся над письменным столом.

— Я делаю деньги, племянничек.

— Надеюсь, вы и этому научите меня, дядюшка, когда у вас будет время? — сказал я шутливо.

— Не беспокойся. Это идет рука об руку с комитатской службой, соответственно чему ты и сам этому научишься.

Только поздней, когда и я почувствовал себя как дома в муниципальной атмосфере, узнал я, что он подписывал тогда векселя.

Прошло каких-нибудь полгода, и я уже вообразил себя законченным чиновником. Оказывается, дело это не такое и трудное! Решение по любому делу должно начинаться со слов: «Ввиду того», — и, нарастая, принимать оборот: «В противном случае». Основой всякого распоряжения являются слова: «Вследствие того», из коих, как из какого-нибудь цветочного горшка, кустятся разнообразнейшие флоскулусы. Прошения начинаются со слов: «В связи с тем», — и, петляя, доходят до «покорнейше прошу». Владея этой терминологией, вы можете дойти хоть до председателя опекунского совета.

— Эх, получить бы мне наконец какое-нибудь дело покрупней, — вздыхал я перед главным нотариусом, — чтобы я мог отличиться.

Мой дядя смеялся.

— Ну и дурень же ты, право слово, дурень!.. Комитатцы — что стеклодувы: из большой массы могут выдуть маленький пузырек, а маленькую массу раздуть в большую бутыль. Комитату это все равно.

Я тогда не понимал этого, — а ведь вскоре и в самом деле получил такую «большую массу». Сам вице-губернатор положил ее мне на стол.

— Пишите в села циркуляр, — сказал он, и моя рука машинально потянулась за пером, чтобы с красивой заглавной буквы начать заветное «Ввиду того…». — В министерстве земледелия спятили, — сказал он раздраженно и, подняв, опять швырнул распоряжение на стол.

Мне почудилось, что и стекла в окне задрожали, и пол содрогнулся у нас под ногами… а на самом деле зашевелились-то всего лишь деловые бумаги на моем столе, когда на них бросили очередного пришельца.

— Где это видано? Составьте, говорит, сведения, сколько тутовых деревьев в комитате! Статистику тутовых деревьев! Неужели у министра другого дела нет? Или шелкопрядов разводить надумал? Ну, кому это нужно? Моя жена в Вене покупает шелковые платья! Да к тому времени, как из этих жучков получится шелк, весь мир будет носить канифас. Я одного только не возьму в толк, как правительству могла прийти в голову такая чепуха! За кого они принимают вице-губернатора! Того и гляди, предложат мне сосчитать травинки на всей территории комитата…

Затем, бросив презрительный взгляд на распоряжение министра, обратился ко мне:

— Сделайте, голубчик, что-нибудь! Запросите села о количестве тутовых деревьев, а затем состряпайте как-нибудь общую сводку, но еще в этом месяце, потому что ее велено выслать в течение тридцати дней.

Я взялся за дело с великим усердием. Сто с лишним суровых: «Предписывается строжайше» полетели в адреса старост. В селах из уст в уста передавались небылицы одна невероятнее другой. Будто бы к королю явился некий английский монах и доказал, что может превратить тутовое дерево в золото. Теперь-то все тутовники, что есть в Венгрии, срубят, погрузят на подводы и отвезут в Англию, ими оплатят долги страны.

Кроме этой, существовало еще три версии, но, так как эта была самая невероятная, в нее-то поверили охотней всего. И если у кого был любимый тутовник, старались всячески скрыть его. Например, супруга Яноша Бутёка из Кишфалу, так как было как раз начало весны, побелила все шесть тутовых деревьев перед домом, чтобы представители закона не распознали их. А почтенный Амбруш Надь в Литке вырубил свои деревья и поленья штабелями сложил на чердаке. Ведь кто знает, когда еще они превратятся в деньги? В Эбецке какой-то горемыка, решив распроститься с жизнью, выбрал самый большой тутовник в деревне (в саду Чаподяка) и на нем повесился. Думал, негодяй, и этим насолить властям…

Неделями работал я с огромным рвением, и днем и ночью, систематизируя огромные кипы прибывающих сведений. Но чем дальше, тем работы становилось больше. Подсчеты кишели ошибками. Иной раз вся работа, сделанная за четыре дня, шла насмарку. Казалось уже, что я так и поседею над этими бумагами, а конца им не будет. Между тем оставалось всего десять дней! За такой срок кончить невозможно… Ну да все равно, попробую!

Мои коллеги, которые то и дело проходили через мою комнату, пока я, согнувшись в три погибели, заполнял графу за графой, переглядывались за моей спиной и посмеивались. Некоторые с издевкой подкалывали меня:

— Собери-ка ты эти кипы в корзину, посади на них квочку, авось да высидит тебе что-нибудь.

Как-то под вечер открывается дверь и заходит мой дядя, старший нотариус. Впервые он оказал мне такую честь.