Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Глава 11

КОНЕЦ СВЕТА

Стремительно покинув хутор, расстроенный и разозленный, Иван долго бесцельно бродил по угасающим немировским окраинам, бывшим некогда многолюдными и славившимися зажиточными мещанами. Теперь, смотря на покосившиеся двухэтажные дома, снизу – кирпичные, сверху – деревянные, с узкими прорезями смотрящих из подвала окон, было трудно представить некогда существующие здесь трактиры, булочные, цирюльни, аптеки, даже магазины с модной петербургской одеждой. Все растворилось во времени и сгинуло, оставив после себя следы кладбищенской безнадежности…

Теперь эти улицы и дома безраздельно принадлежали спившемуся, бомжеватому люду и расплодившимся стаям бездомных собак да крысам. Такова была историческая правда жизни уездного города Богоявленска, некогда гремевшего на всю округу сельскими ярмарками, производством церковной утвари и богатством непокорных купцов-староверов.

На узких, заваленных мусором улочках, между разрушающимися, с разбитыми стеклами, домами с каждым шагом все явственнее ощущался тяготевший над городом злой рок. Скорее, даже проклятие, ниспосланное людям за отступничество и намеренное противопоставление Божьему миру – непримиримой вражды. Вспоминая рассказ Снегова об эпидемии 1918 года, Иван на мгновение закрыл глаза: «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными…»

Выйдя из немировских окраин, некогда бывших центром Богоявленска, Иван наткнулся взглядом на большой рекламный щит, где огненными буквами было написано: «С сегодняшнего дня начинается «Конец Света»! – на раскинувшихся во все полотно серых крыльях нетопыря. А под буквами, словно опавшие листья от возмущенного воздуха, кружились искаженные, переполненные смятением лица.

Иван подошел ближе к афише и прочитал стилизованный под древние письмена текст: «Веками в своих одиноких кельях монахи переписывали слова страшного пророчества о том, что в конце тысячелетия Сатана восстанет из ада, чтобы основать на земле новое Царство зла и вечного мрака. Ужасное пророчество, в которое боялись поверить, сбылось: князь тьмы вырвался из заточения в поисках избранницы, рожденной под знаком Ока Господня. Время уже повернуло вспять, отсчитывая мгновения до рокового финала…»

Пошарив по карманам куртки и насчитав в них двадцать рублей мелочью, Иван поспешил, чтобы не опоздать на дневной сеанс.

Всю дорогу к кинотеатру ему почему-то вспоминался допотопный балабановский хутор, изменявшаяся на глазах Матрена и странное убранство ее избы, никак не соответствующее жилищу деревенской старухи, а напоминавшее домашний музей провинциального энтузиаста. В этот момент Немиров показался ему окраиной Вселенной, одним из тайных пятен Земли, где заканчивался прежний мир и открывались врата в иное измерение, в котором не действуют прежние логические связи и рациональные объяснения происходящего…

Кинотеатр «Факел», построенный по следам первого фестиваля молодежи и студентов в Москве, даже в своей архитектуре запечатлел политический курс партии на борьбу с колониализмом в странах третьего мира. Возведенный на холме в виде Парфенона, советский храм «важнейшего из искусств» был украшен гипсовыми барельефами освобождающихся из цепей рабов и гигантскими колоннами в виде пылающих факелов. Некогда величественное здание никогда не ремонтировалось и со временем пришло в упадок. Мальчишки из рогаток поразбивали статуям головы. Отштукатуренные шлакоблочные стены давно осыпались сами. А на огромных пылающих колоннах пестрели надписи, сделанные всеми поколениями жителей за прошедшие сорок лет. К тому времени, когда Храмовы приехали в Немиров, кинотеатр «Факел» напоминал не величественный Парфенон Эллады, а поверженный немецкий Рейхстаг…

Желающих посмотреть «Конец Света» оказалось всего трое. И киномеханик, раздосадованно посмотрев на посетителей, махнул рукой:

– Не, ребята, раз публики нема, то и кина не будет!

– Это почему не будет? – возмутился Иван. – Раз в афише сеанс указан, фильм должен идти по расписанию.

– Тебе что, больше всех надо? Видишь, зрители уже разошлись, экран потух, а киношник до вечера в драбадан бухой. Так что, братишка, суши весла.

Иван ответил стихами:

И моя душа смеясь уходит
По песку в костюме моряка.

Он с сожалением посмотрел на афишу с Шварценеггером и собрался уходить, складывая в карман зажатую в руке мелочь.

– Постой-ка, братишка, – ни с того, ни с сего киномеханик переменил прежнее решение и дружелюбно протянул руку. – Меня Кириллом Артамоновым зовут. Те, кто знает поближе, – Артамоном. А ты кто будешь?

– Храмов Иван.

– Ну, что, Храм, будем знакомы?! Пошли кино смотреть, раз пришел.

В большом обшарпанном холле стены все еще сохраняли мозаичные панно, повествующие о борьбе народов против колонизаторов.

– Проектор гонять не стану. Для таких дел у меня видак имеется. Да не дрейфь! Моряк салаги не обидит!

– Сколько за просмотр? У меня только двадцать рублей, как на билет дневного сеанса. Хватит?

– За счет заведения, – Кирилл кивнул на мозаичных рабов с разбитыми цепями и устремившихся к сияющему в небесах серпу и молоту. – У нас тут последний остров свободы, равенства, братства и Че Гевары. А революция, братишка, денег не признает, так что иди и наслаждайся пережитками военного коммунизма!

Кирилл открыл обклеенную киношными постерами дверь каптерки, включил свет и, словно впервые, с удовольствием оглядел маленькое, заваленное всяким хламом пространство:

– Как тебе директорский кабинет? – он не без гордости подвел Ивана к стене, на которой висела винтовка Мосина с прицепленным на проволоку ржавым трехгранным штыком. – Настоящая, точь-в-точь, как из «Человека с ружьем». Я ее, дорогушу, в 1993 году из музея революции выменял на ящик паленой водки. Представляешь, вместе с патронами!

– Неужели так просто что-то заполучить из музея? Тем более, огнестрельное оружие… Там же учет, опись экспонатов…

– Скажешь, учет! Плюс инвентаризация всей страны! – Артамонов рассмеялся и с удовольствием развалился в старом «профсоюзном» кресле. – Музей ликвидировали, экспонаты пропили, красные флаги взамен скатертей бабки на картошку выменяли. Книги, шинели, солдатские каски во вторсырье свезли, а фотографии, письма, грамоты и прочую память республики Советов выкинули к едреной матери. Прямиком на помойку!

– Как же люди? Коммунисты бывшие… Просто промолчали? – Иван присел на массивный, обтянутый кожей стул.

– Стульчик, кстати, из кабинета райкомовского секретаря Пронина. Он и теперь нехило устроился, надрывается директором мясокомбината. Так что такие стульчики для его постаревшего зада твердоваты, да и «бумер» в этом плане поприятней «волжаны» райкомовской. Вот и кумекай, нахрена ему теперь Советская власть с ее музеями, флагами и торжественными заседаниями к очередной годовщине, – киномеханик вытащил из маленького холодильника запотевшую бутылку пива. – Хочешь? Холодненькое!

– Я не пью… От чая бы не отказался.

– Чаю, так чаю, – Кирилл сунул кипятильник в заполненную на две трети водой литровую банку. – А что насчет людей, так их никто спрашивать и не собирался. У нас во все времена народ безмолвствует. Так, между прочим, сам Пушкин написал.

Дождавшись первых пузырьков, он щедро сыпанул в воду заварки и накрыл банку помятой брошюрой. Достал с полки пакет сушек и начатую банку варенья из черной смородины:

– Тебе, братишка, рановато без закуски чифирь употреблять. Зато с ним кино много жизненней покажется, да и сюжет прочувствуешь куда лучше!

* * *

– Ну и как тебе фильм? – Кирилл затянулся сигаретой и пустил густую струю дыма. – Впечатляет?

19
{"b":"26207","o":1}