Иван не любил уроки истории. Сам-то предмет интересен своей парадоксальностью с нарочито выпяченным принципом: за что боролись, на то и напоролись. Но школьные уроки просто невыносимы своей прямолинейностью и ограниченностью суждений. Он вспоминал отца, который на его вопрос о том, что такое история, как-то сказал: «История – театр, в котором идеология – декорации, события – программки, а люди – отрывные билеты». Прошло много лет, но, размышляя о временах и народах, Иван так и не нашел для себя лучшего определения…

Самым ненавистным учителем в школе, несомненно, являлась историчка – Эльза Петровна Мельникова, которую за глаза ученики звали «Гестапо». Она была существом неопределенного возраста, резкая в движениях, с истерикой в голосе. Френч, бесцветные глаза, глубоко посаженные на непропорционально вытянутом лице. Школьное прозвище может сказать о человеке больше, чем любая беспристрастная характеристика…

В этот апрельский день Иван пожалел, что явился на урок. Проходили «борьбу с церковью» в годы гражданской войны. «Гестапо» ненавидит все, связанное с религией, и даже его фамилию (Хр-рамов) произносит с нескрываемым отвращением. Значит, над ним снова «сильнее грянет буря». Представив себя в образе школьного буревестника, Иван саркастически улыбнулся: «Надо окончить чертов десятый класс. Буду молчать, как партизан. И точка».

– Хр-рамов, почему лыбитесь? Из престижной областной гимназии прибыли? Все на свете знаете? – Эльза Петровна подошла к парте и наклонилась к самому лицу. – Поверьте моему богатому педагогическому опыту, мы сумеем по достоинству оценить вашу эрудицию!

Как на допросе! Иван почувствовал, что задыхается от рвущегося в его легкие нестерпимого запаха женского пота и тяжелого сигаретного перегара. По телу пробежали мурашки, но растаяли, скатясь с кончиков пальцев, скользнули в закрытое от глаз исторички свободное пространство под партой.

– Итак, Хр-рамов, поделитесь с классом своими соображениями, почему новая власть предприняла попытку полного искоренения религии?

– Думаю, что вместо прежней хотела утвердить свою, новую, – рассудительно ответил. – Очевидно, что вера во многом определяет настроение и поступки человека, его отношение к происходящим событиям. Добрая вера ведет к созиданию и уважению чужих жизней, вера злая – к разрушению и насилию над другими людьми.

Эльза Петровна обвела взглядом учеников:

– Еще мысли? Или все так считают?

В классе повисла тишина, над которой одиноко возвышалась поднятая рука Лены Затеевой.

Эльза Петровна снисходительно кивнула отличнице.

– Я думаю, что новая власть стремилась уничтожить фундамент царизма, предать забвению идею «святой Руси» как исторического предрассудка черни и орудия управления эксплуататорских классов. Религия нужна лишь слабым индивидам, тогда как новая власть утверждала идеалы сильных и свободных от всяческих пут людей.

Оттараторив без запинки, Лена механически села на свое место.

Эльза Петровна небрежно кивнула:

– Хорошо, но не будем забывать, что одним из главных и позитивных моментов безбожия являлось стремление заменить ложное, мифологическое понимание мира правильным, научным. Потому что своими призраками религия подрывает волю к жизни, тормозит наступление прогресса. И совсем не случайно Маркс называл ее опиумом для народа.

– Робот роботом, – шепнул Иван Андрею Трунову, соседу по парте, которого за добродушный характер и массивную фигуру одноклассники прозвали «Мамонтом». – Тебе не кажется, что Ленка всего-навсего заводная кукла, а Эльза ее кукловод?

– Так! А что у нас опять бормочет Хр-рамов? – Мельникова снова подошла к его парте, нервно покручивая указкой в руках. – Неужели мысли из мозгов выпирают? Так встань и удиви нас!

Иван поднялся:

– Мне кажется, что были названы только лежащие на поверхности следствия антирелигиозной компании. Причины сокрыты намного глубже. Вспомните Французскую революцию, террор и Робеспьера с его культом «Верховного существа». Разве у нас было не то же самое? Как иначе понимать все эти «красные рождества и пасхи», водружение памятника Искариоту и Каину, бессмысленную жестокость и вандализм, уничтожение уникальных произведений искусства, те же показательные расстрелы икон? Разве предрассудки изживают такими методами? Но события обретут иной смысл, если в происходящем видеть скрытые культовые действа…

– Вздор! Зачем большевикам скрывать свою веру, если власть принадлежала им? – Эльза Петровна зло рассмеялась и ткнула пальцем Ивану в голову. – Вы бредите, Хр-рамов!

– Мы говорим о религии, а не о вере, о внешнем, а не о внутреннем, – парировал он выпад. – Слово «религия» означает «связь». Значит, связывает воедино не только рассеянные события и факты, не только поколения людей, но и пространство, время, вечность… Взять, к примеру, нашу школу…

– Так! Уже интереснее. – Эльза Петровна подошла к Лене Затеевой и положила ладонь на ее плечо, подав знак записать каждое Ванино слово.

– Вроде бы у нас светская школа, в которой нет никакой религии. Но повсеместно развешанные культовые маски и амулеты, дощечки с непонятными символами создают ощущение того, что ты находишься в неведомом храме, где за тобой неотступно следят неизвестные божества! – безуспешно ища поддержки, Иван оглядел безразличные лица одноклассников. – Поэтому здесь все чувствуют и ведут себя иначе, чем в нормальной жизни, словно находятся под незримой властью. Веришь ты или нет, но с твоей душой все равно творится необъяснимое…

– Довольно! – Эльза Петровна подняла руку. – Мы долго слушали твою ахинею. Теперь будет интересно узнать, что о религии думает класс. Посмотрим, много ли еще у нас есть таких же сумасбродов, как Хр-рамов! Возьмите ручки и до конца урока подробно изложите свои мысли в тетрадях. Приступили!

Андрей с сочувствием посмотрел на Ивана и шепнул:

– Ваня, ну зачем так! Сам же суешь голову в петлю!

– Это еще почему? Я только свое мнение высказал. Обычное дело для дискуссионного урока. Только в спорах истина и рождается.

– Ты что, так ничего и не понял? По ту сторону парты не увидишь правды… – Андрей вздохнул и, сжав огромные кулаки, уставился на пустые тетрадные клеточки. – Лучше помалкивай и говори то, что им надо. Целее будешь…

А за окном по школьному двору вышагивали в солнечных лужах голуби. Иван вспомнил, как лет десять тому назад, таким же ясным апрельским утром, они ходили вместе с отцом в зоопарк. Тогда он никак не мог понять, почему все большие и красивые птицы сидят запертыми в клетках, как злобные волки. Они должны быть в небе, свободные, рожденные для полета в небе без границ… Отец тогда отшутился, ответив, что теперь позволено летать одним воронам, поэтому скоро и голуби превратятся в куриц. «А вот ты у меня орел! У тебя никто не сможет отнять небо!» – сказал он тогда Ивану, высоко-высоко подкидывая в лазурную высь… – «Но для этого орлята должны научиться летать!»

Строчки складывались сами собой, и, боясь упустить волну, Иван поспешил открыть тетрадку и посреди страницы размашисто написал: «МЫ СВЯЗАНЫ НЕБОМ».

– Да расслабься, Храм! – Балабанов раздраженно махнул рукой и нарочито выругался. – Нет, ну скажи, чего так паришься из-за учебы? Неужто старые привычки так вставляют?

– Да нет, Леха, привычки тут ни при чем. Просто кажется, что мне с ними по-хорошему не расстаться.

– Чудной ты, Храмыч, чел! Школа – не тюрьма, все равно отпустят. Посмотри на меня! Балабан им, как геморр в горле, а хильнуть его из казенки кишка тонка!

Иван посмотрел на Алешку и не смог удержаться от смеха.

– Не ловлю тему стеба, Храм! – возмутился Балабанов. – Я ради тебя пупкую, а ты меня за лоха держишь?

– Леха, сколько раз просил, говори по-русски! – Иван взял приятеля за плечи. – Я половины из сказанного тобой не понял!