Новые приключения Джона и Филиппы Гонт — Нью-Йоркских близнецов, в каждом из которых проснулся добрый джинн. В эпопее британского писателя Ф.Б.Керра «Дети лампы» чудеса случаются на каждом шагу: их творят представители добрых и злых джинн-кланов, постоянно борющихся друг с другом.

В третьей части цикла, «Джинн и Королева-кобра», в беду попадают дядя близнецов Нимрод и его старый друг, Ракшас. Детям предстоит спасти их из лап безумной индийской секты. Попутно Джон и Филиппа знакомятся с ангелами, маскирующимися под нищих, а также узнают, что такое «второе я» и «зеркало души». Следуя за близнецами и их приятелем Дыббаксом, вы сможете получить представление о страшном культе Девяти кобр и выяснить, кто скрывается под личиной снежного человека. Добро вновь одержит верх над Злом, но к удару судьбы окажется не готово.

Посвящается Брайану Букмену

О том, что случилось в Лондоне

вскоре после того,

как в Нью-Йорке родились

близнецы Джон и

Филиппа Гонт

Ужас, как часто бывает, подступил глубокой ночью, когда люди обычно спят. Случилось это страшное происшествие в Лондоне, в обманчиво большом кирпичном правительственном здании в Уайтхолле, расположенном по самому старому и знаменитому адресу в мире. Снаружи, у всем известной черной парадной двери, стоял на посту полицейский, вдоль противоположной стороны улицы тянулись другие правительственные здания, в конце ее высилось Вестминстерское аббатство, за ним — здание парламента, а еще дальше текла мутная Темза.

Ночь совсем сгустилась, одна из холодных апрельских ночей последних лет прошлого тысячелетия… В доме десять на Даунинг-стрит царила тишина. Девочка одиннадцати лет была в комнате одна, но не спала, а, включив фонарик, читала под одеялом любовный роман. Ее родители, премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии и его супруга, мирно почивали в своей спальне чуть дальше по коридору, а этажом ниже, в комнатке за залом заседаний кабинета министров, бодрствовали сотрудники премьера: начальник службы безопасности и пресс-секретарь. Приблизительно без двадцати час девочка нахмурилась и в некотором замешательстве оторвалась от книги. Ей показалось, что она услышала смех. Приглушенный, но явно девичий смех. Вернее, противное хихиканье.

Странно.

Девочка высунула голову из-под одеяла и прислушалась.

Нет, все тихо. Почудилось.

Но смех раздался вновь. Девочка отбросила книгу.

Кто тут хихикает? Аж мурашки по спине побежали…

Она решительно встала. Надела халат и, открыв дверь, выглянула в коридор. Похоже, хихикают в родительской спальне.

Кто же это? Точно не мама. Она не так смеется. А с тех пор, как они переехали на Даунинг-стрит, она вообще не смеется.

Девочка крадучись подошла к спальне родителей. Хихиканье внезапно стало громче и даже как-то противнее, но, как только девочка толкнула дверь спальни и ступила внутрь, оно тут же стихло. Пусть на мгновение, но стихло.

Что тут все-таки происходит?

Мама, съежившись, с круглыми от ужаса глазами, забилась в угол комнаты. Папа, прямой как доска, сидел на кровати, и глаза у него были закрыты. Дышал он тяжело и часто, раздувая ноздри, точно пробежал изрядное расстояние. Папа был совсем на себя не похож: бледный, пижама мокрая от пота, волосы спутанные и влажные, как пропитанная дождем солома. А потом глаза его внезапно открылись, закатились на лоб, словно стеклянные шарики, и закрылись снова.

И тут девочка поняла, что в комнате нестерпимо жарко. Как в раскаленной духовке. Она бросилась к окну. Распахнула его настежь. Дотронулась до батареи. Холодная.

Вот так чудеса.

— Мама, что с тобой? — тихонько спросила девочка.

— Со мной-то ничего, — прошептала мать. — А вот с отцом…

Девочка подошла к кровати и отодвинула папиного любимого плюшевого медвежонка Арчибальда.

— Папа? С тобой все в порядке?

Он продолжал тяжело дышать. А потом папины зеленые глаза открылись и уперлись прямо в нее. И от этого взгляда по спине у девочки побежали мурашки.

— Папа, перестань. Это не смешно. Ты пугаешь маму.

И тут он начал смеяться. Или нет, не он. Это был девичий смех, словно внутри него сидела какая-то незнакомая и неприятная, даже вредная девица.

Кто это? Или… что?

Холодные безжизненные глаза, которые совершенно не соответствовали веселенькому хихиканью, сверлили ее еще несколько секунд, а потом послышался голос — и хозяйке этого голоса было, наверно, не намного больше лет, чем самой дочери премьера.

— Подать сюда министра внутренних дел! — произнес голос. — И начальника лондонской полиции. И главного государственного обвинителя сюда живо! И генерального прокурора! Мне срочно нужно кое-кого арестовать и заточить в Тауэр. Немедленно. Сегодня же. Нельзя терять ни минуты.

— Ты никого не можешь заточить в Тауэр, — сказала дочка премьер-министра. — Так больше не бывает. Чтобы посадить человека в тюрьму, существуют правила. Законы.

— Тогда соедини меня по телефону с королевой, — сказал голос. — Я хочу принять новый закон. Прямо сейчас. Закон, который разрешит мне кое-кого арестовать и казнить. Сегодня же.

Девочка аж рот разинула от изумления.

— Чего ты ждешь, тупица? — продолжал голос. — Набирай номер, да побыстрее. Разве ты не знаешь, кто я? Я — премьер-министр. И рот не забудь закрыть. А то ты — прямо говорящая золотая рыбка из сказки. Только тупая. Умной будешь, когда рак на горе свистнет.

Перепуганная дочка премьер-министра отпрянула и стала судорожно приглаживать волосы, вставшие от ужаса дыбом.

— И слушай, ты, рыбья морда, скажи им всем, что мне не до шуток. А не поймут — пусть пеняют на себя. Я им устрою простейшую демонстрацию своих возможностей. Поняла, рыбья морда?

Тут премьер-министр снова захихикал по-девичьи, а его дочь завопила в голос.

— Все-таки младенцы — забавные существа, — заметил Нимрод. — Настоящие маленькие звереныши, верно?

Нимрод прибыл в Нью-Йорк специально, чтобы познакомиться со своими новорожденными племянниками, Джоном и Филиппой Гонт, и теперь с некоторым ужасом рассматривал близнецов, лежавших в специальном лотке в родильном отделении. Вообще-то младенцев он недолюбливал, не в последнюю очередь потому, что хорошо, даже слишком хорошо помнил первые суматошные, мокрые дни, недели и месяцы собственной жизни. Какой же это кошмар — быть младенцем! Кстати, для джинн зрелого возраста такие воспоминания вполне характерны: многие из них помнят абсолютно все, что с ними происходило в любом, самом нежном возрасте. И совершенно не способны о чем-либо забыть.

— Нет, правда презабавные уродцы, — не унимался Нимрод. — Ну почему почти все младенцы напоминают Уинстона Черчилля? Или Бенито Муссолини? Все как один страдают недержанием, крикливы и драчливы, словно галки. Не говоря уж о неуемном желании быть пупом земли.

Сестра Нимрода, Лейла, тоже, как и он, джинн, сидела насупившись на больничной койке и слушала бестактные комментарии брата с растущим раздражением. Сами же близнецы, чувствуя брезгливость и отвращение дяди Нимрода, начали хором подмяукивать, точно пара голодных котят.

— К тому же близнецы! — добавил Нимрод погромче, чтобы перекрыть детский писк. — Такая обуза для тебя, сестренка. Смотрю я на этих зверенышей и начинаю верить легенде об основании Рима. Близнецов Ромула и Рема положили в корыто и пустили вниз по реке Тибр, а спасли их волчица и дятел. Кстати, эти двое долбят по ушам не хуже дятлов. Слушай, а как они лапами-то размахивают! Прямо как недоваренные омары.

— Это все, что ты хочешь сказать? — спросила Лейла, терпеливо улыбаясь. — Ты прилетел из Лондона только для того, чтобы наговорить гадостей о моих младенцах?

— Гадостей? Я? Отнюдь! — возразил Нимрод и поднял с пола коробку из-под обуви. — Я, их единственный дядя, привез им традиционный джинн-подарок: настоящую масляную лампу. Две лампы: по одной на брата. Точнее — на брата и сестру. И заметь, не какие-нибудь оловянные, с малазийского базара. Эти лампы сделаны из настоящего серебра. Ценные, старинные вещи. Времен Османской империи. А интерьерчики внутри угадай чьи? Отделаны щедрой рукой мастера, вашего покорного слуги…